Олег Куваев - Азовский вариант

– Пятнадцать минут до конца наблюдений. Кончу, отвезу на машине.

– Нет, – сказал Адька. – Машина мне не с руки. Мне пешком ходить надо, чтобы ноги не слабели. Шесть месяцев – сам подумай. Я тут в комнатную болонку превращусь или вроде тебя стану.

– А я что? – спросил Колумбыч.

– А ты уже все, – с хитрой безжалостностью ответил Адька. – Собственность завел, куриц считаешь. Ребята сейчас на тебя и плюнуть бы не захотели. Понимаешь, даже и намека нет, что ты когда-то в экспедициях состоял.

– Обожди, – сказал Колумбыч. – Видишь курочку А. Я ее Мария Антуанетта зову. А вот та – курочка Б. Фрейлина ее имя. Кидаю зерно. Смотри!

Колумбыч кинул сквозь сетку зерно, куры суматошно кинулись, и одна из них его съела.

– Видел? – торжествующе спросил Колумбыч. – А и Б подбежали одновременно, но Б уступила. А остальные только видимость делали, что кидаются. Если бы горсть – другое дело.

Адька смотрел на кур и видел, что все они одинаковые.

– Потом начну опыты с отсаживанием, – сказал Колумбыч. – Когда ранги определю. Пока я только А, Б и В знаю.

– Колумбыч! – сказал Адька. – Пойдем, милый, к доктору. Тебе темечко напекло, бредить начинаешь.

– Наука! – уважительно вздохнул Колумбыч и захлопнул книгу. – Пища для души и ума пенсионера.

Адька поселился в саду в палатке. Этим он преследовал две цели: уязвить Колумбыча подчеркнуто экспедиционным образом жизни даже в этих разлагающих душу и тело южных краях и самоутвердиться, подчеркнуть для самого себя, что он профессиональный бродяга и на долгие годы палатка – его дом, палаточный пол – его ложе.

Отвергнув всякую помощь Колумбыча, он натянул палатку по жестким экспедиционным канонам под старой покореженной временем сливой, притащил найденную во дворе сарайную дверь и положил ее на кирпичики, чтобы снизу не проникала сырость от влажной кубанской земли, в углу палатки поставил ящик – стол, покрыл его чистым газетным листом, прилепил свечку для ночного чтения, разложил книжки и почувствовал себя счастливым самостоятельным человеком.

Колумбыч только покряхтывал, завистливо глядя на все эти приготовления, потом сказал:

– Там и второй человек поместиться может.

– Иди-иди, – ответил Адька. – Тебе надо спать под крышей и по ночам пересчитывать кур. Ни к чему тебе палатка.

С хитростью потомственного сибиряка Адька просто хотел довести Колумбыча до белого каления и уж потом предъявить ему ультиматум, сказать, что ребята требуют Колумбычева возвращения. Раньше времени об этом не имело смысла говорить, ибо Колумбыч начал бы хвастать про то, как был он всю жизнь незаменим везде, куда кидала бродяжья армейская жизнь: строитель плотов и лодок, лекарь, охотник, тренер, душа общества, музыкант – гитарист, балалаечник. Кроме того, Адьке хотелось побыть в палатке одному, имелась необходимость крепко подумать. Первые два пункта наказа он выполнял после приезда легко: каждое утро мотался на пляж и пил сухое вино, правда, без особого удовольствия, но ведь ребята же знали, что советовали. Насчет третьей части наказа – женщин, дело обстояло хуже, если не катастрофически. Вообще-то Адька считал, что суровому экспедиционному человеку женщины ни к чему, одна морока с ними и волнения, от которых женатики, оставившие жену где-то в Москве, Ленинграде или Новосибирске, перед отпуском чуть не на стенку лезут. И полезешь – разные мысли в голову приходят, когда ежемесячно шлешь богатые переводы, а жена там одна в благоустроенной квартире – готовая добыча для проходимцев с усиками.

С другой стороны, все та же экспедиционная мужественность требовала быть победителем всегда и везде – будь то сопка, медведь или соблазнительная красотка.

Но все, все на сей раз было иначе. Началось это в первый же день поездки на пляж.

Адька сидел в «Запорожце» и смотрел на чистенькие, ослепительно белые улицы южного городка с затененными акациями тротуарами, полосатыми легкомысленными зонтами над тетками-газировщицами и загорелым, смуглым, цыганистым здешним народом. Городок этот не числился в особо курортных, но приезжих было много, их сразу можно было отличить по техасским штанам и расписным рубахам. Адька с неприязнью смотрел тогда на здешний и приезжий люд. Что они понимают в жизни? Сидят всю зиму по каким-нибудь конторам над входящими и исходящими, едят каждый день витаминозные натуральные овощи и фрукты и ждут лета: каждое лето поездка даже в этот заштатный городишко – для них событие, мемуары на целую следующую зиму. И городок Адьке не нравился – слишком солнечно, слишком бело, слишком зелено: для легкомысленной жизни место. Он посмотрел на Колумбыча, но Колумбыч был всецело занят рулем: четкий военный человек четко, по-военному, вел машину.