Леонид Борисов - Под флагом ''Катрионы''

– Я буду говорить с большими начальниками, – заявил Стивенсон. – Я буду писать моему правительству и требовать справедливости и мщения. Да, – подумав немного, сказал он, – и мщения. До свидания, друзья! Сегодня вечером вам выдадут чистое белье и хорошую еду. Я приду еще раз и проверю.

При этом он взглянул на сержанта. Американец смотрел на него и улыбался. Стивенсону очень хотелось сказать ему что-нибудь обидное, грубое, оскорбить его только за одну эту улыбку, но он сдержался, понимая силу сержанта и тех, кто стоял за ним, и полнейшее свое бессилие в данную минуту. Но он не мог не пообещать своим друзьям того, что уже обещал, и теперь, выходя из госпиталя, размышлял о дальнейших шагах своих: куда идти, с кем говорить, что делать?

Он побывал у начальника тюрьмы, и тот разрешил принести Матаафе и его свите не более одной корзины продуктов питания. Стивенсон, не желая шутить, спросил, какой величины должна быть эта корзина. Начальник тюрьмы серьезно ответил:

– По силам одного человека, сэр.

Стивенсон пожалел, что не взял с собою Семели: этот гигант и силач мог принести на своей спине тяжесть не менее ста восьмидесяти килограммов весом. Получив письменное разрешение на свидание с Матаафой, Стивенсон направился к представителю редакции английской газеты, но принят не был – по той причине, что фамилия нежданного гостя внушила представителю неподдельный ужас: Стивенсон, тот самый Стивенсон, о котором уже пишут во Франции и Австралии, чей портрет раскупается всюду нарасхват, Стивенсон, относительно которого представитель еще не имел точных инструкций от своего начальства. Бог с ним, еще наживешь неприятностей, потеряешь место, скомпрометируешь себя в глазах цивилизованного общества! О этот Стивенсон! Написал несколько превосходных романов, а потом женился на взбалмошной американке, принесшей ему целый выводок детей от первого брака, и вдруг записался в бунтовщики! О нем уже пишут в еженедельниках; карикатура на него помещена в одной бойкой лондонской газете: восклицательный знак, на нем пробковый шлем, позади кокосовые пальмы. Подле восклицательного знака угодливо изогнулся знак вопросительный – коричневого цвета… Глупо, но смешно и полно смысла. Великолепна подпись: «Стивенсон на своем острове сокровищ». Бог с ним, с этим Стивенсоном! Романтики ненадежны. Гюго, например…

Остров Джалут отличался от Уполо тем, что он почти начисто утерял свои природные и туземные, как тогда выражались, черты, – много каменных домов, парков, церквей; широкие улицы и магазины и даже рекламы, о чем позаботились американцы, себе самим напоминая о том, что каждому с детства хорошо известно. Туземное население было оттеснено к берегу океана и представляло собою своеобразную «людскую» в огромной барской квартире. Стивенсон одиноко бродил по острову, не чувствуя усталости и голода, – он весь был как натянутая струна, как тетива лука, как… подобные сравнения приходили ему в голову по привычке, он всегда и всё сравнивал, всему искал точное определение и любил наблюдать за собою, не делая себе никаких послаблений и скидок.

«Приехал – и действуй, – говорил он себе, направляясь к тюрьме, где сидел Матаафа. – Не надейся на амнистию, выручай тех, кто любит тебя и кого любишь сам. У тебя есть деньги – страшнейшее оружие в руках умелого человека. Ты уже проделал первый опыт в госпитале – умей повторить его в тюрьме!»

Ему казалось, что повторить его значительно легче: там доллар, здесь, наверное, десять, а может быть, и сотня. Большие дела – большие деньги. Тьфу, какая гадость! Но так уж устроено, организовано, принято. Матаафа в тюрьме, а Шнейдер и его коллеги на свободе. Следует подумать об этом сюжете, – его можно вставить в роман о судье и его сыне. Судья и сын… Гм… Простейшие фигуры становятся символами, сама жизнь заботится об этом. Не тот судья, кто судит, а тот, кто сидит на скамье подсудимых. Он еще молчит, он стоя слушает смертный приговор и покорно сует голову в намыленную петлю. Но…

Что «но»? А то, что обвиняемых много, судья один.

… Корзина с мясом, рыбой и кокосовыми орехами уже заказана и должна быть доставлена в тюрьму не позже пяти вечера. Сейчас пятый в начале. Стивенсон одиноко бредет по улице. По каким улицам он только не ходил! В каких городах только не побывал! И где ему еще доведется побывать!..

– Довольно, устал, – вслух произнес он и остановился.

Кажется, это здание с круглой башенкой в углу и есть тюрьма. Да, это тюрьма; и (забавно и невероятно) в квадрате из прутьев решетки в круглом окне первого этажа башенки показывается голова Матаафы. Стивенсон закрыл глаза, отступил на несколько шагов, чтобы лучше видеть то, что могло оказаться привидением, снова открыл глаза, взглянул на башенку: Матаафа обеими руками держится за прутья решетки и смотрит на Тузиталу. Если он скажет хоть одно слово – он не привидение, и то, что абсолютно невероятно в романе, естественно и обычно в действительности…