В 16-м было херово. Это я понял сразу, повстречав там моих старых знакомых по карантину: хохла, молдавана, Эйснера. Таджика между ними не было, как и еще двух наших парней: Сорокина и художника Прокофьева. У таджика был мелкий срок, всего восемь месяцев, часть его он уже отсидел, видимо, его сразу определили на работу, как и художника, и вполне исполнительного быстрого Сорокина. «Трудных» же троих определили в этапную бригаду. Судя по тому, что они лишь молча улыбнулись мне издали, я понял, что дела их еще хуже, чем в карантине. Еще с двумя десятками осужденных они занимались тем, что под командой чернявого шибздрика в шелковой черной рубашке и свежих шерстяных черных брюках и лаковых (ей-богу) туфлях застилали кровати по-белому. Дело было, напомню, после завтрака, ближе к обеду. Застлав кровати, они становились рядом с ними навытяжку.
— Закончили? — спрашивал чернявый. — Все закончили?
— Так точно, все, — говорил их дежурный.
— Расправить шконки! — даже не глядя, как этапные заправили свои шконки, кричал истеричный чернявый. И, подождав, пока они сдерут простыни, орал: — Быстрее! Быстрее! — и вновь безжалостно командовал: — Заправить шконки!
Я подумал, что меня сейчас определят в этапную бригаду, но, к счастью, у них были для меня другие планы. Меня вызвали к завхозу, который оказался таким себе горбунком с хорошо развитым торсом, длинными руками, но горбунком. Позднее я видел его на соревновании на брусьях, у него были чудовищной толщины руки, у этого нашего завхоза. К сожалению, за день до выхода из колонии администрация позаботилась, чтобы у меня украли тетрадку с записями. Потому я не помню фамилию этого моего завхоза. Ведь я пробыл в 16-м совсем немного. А в тетрадке записи были самые невинные.
Горбунок метался в завхозовской комнате. Она была вдвое меньше нашей завхозовской в 13-м, и в ней царил жутчайший беспорядок. Постоянно заходили осужденные, по-видимому, из блатной бригады Горбунка. Да и другие, явно сюда не принадлежащие. Они хватали баулы, от баулов трещали недостаточно большие полки. Горбунок волновался, все ругались. Вообще было ощущение шалмана. Завхоз 13-го Антон пользовался непререкаемым авторитетом. В людях он ориентировался с помощью интуиции. Горбунок же никак не ориентировался. Я был для Горбунка обузой. Он не знал, что со мной делать. Он так мне и сказал, что не знает, зачем меня перевели к нему. «Будешь себя вести нормально, будешь сидеть нормально», — сказал он мне. На что я, в свою очередь, повторил сказанное мной всем в этой колонии, от кого зависит моя жизнь, что хочу сидеть спокойно и выйти по УДО как можно раньше. Проблемы мне не нужны. С администрацией ссориться не собираюсь, добавил я.
— Давай посмотрим твой баул, — сказал он.
Вот это мне уже совсем не понравилось. Зэк у зэка не должен осматривать вещи. Наши жалкие пожитки должны шмонать люди в хаки. Только люди в хаки. Но я расстегнул мою клеенчатую сумку на молнии, у всех зэков были такие, и стал выкладывать вещи. Среди прочих книги: недавно изданная «Книга воды» и книга Фоменко «Империя», письменные принадлежности, несколько чистых тетрадей и черная толстая тетрадь. Записи. Я вел их еще в Саратовской центральной тюрьме. В эту тетрадь он и вцепился. Стал читать. С конца. Там, где были записи о карантине. Он сидел и изучал. Несколько его приближенных, стоя в разных углах комнаты, наблюдали за ним. И за мной.
На самом деле ничего для себя он там вычитать не мог. Это были очень осторожные, стропроцентно нейтральные записи о лагере. Я, в конце концов, мыкался по тюрьмам уже третий год и знал, что нельзя давать характеристики, нельзя записывать то, что тебе рассказали под секретом и без другие зэка.
— А где же продолжение? — спросил он, закрыл тетрадь и передал ее мне.
— Пока нет впечатлений.
— Обо мне ничего не пиши, — сказал он.
— Не собираюсь.
— Пойдешь в шестьдесят первую бригаду. Прокоп, покажи ему шконку!
— Куда его? — спросил Прокоп.
— Рядом с собой положишь, а Рыбалко в малую спалку.
— Бери матрас, — сказал названный Прокопом широколицый, коренастый зэк. Я взял мой матрас, стоявший в углу рулоном, он топорщился серыми простынями, и мы вышли. Мне отвели вполне приличное место на нижней шконке. Наверху надо мной постели не было.
— Падай здесь, — сказал Прокоп вполне дружелюбно.
— А какая бригада этапная? — спросил я.
— Не твоя. Шестьдесят вторая, — коротко бросил он. — А что?
— Видел внизу, у меня там старые знакомые.
Читать дальше