Эдуард Лимонов - Рассказы

Русский читатель-эмигрант в большинстве своем не понял, что среди воплей Эдички самый сильный — вопль индивидуума против засилия коллективов. Переехав в американский, или французский, или израильский коллектив из советского, эмигрант инстинктивно пристроился к новому улью «МЫ» и радостно присоединяется к толпе погромщиков всякий раз, когда линчуют «Я». Но потому-то, мои глупые экс-соотечественники, и стоит, гордо красуясь, в названии книги ЭТО Я, Я, Я, Я… а последней фразой ее автор избрал Я ЕБАЛ ВАС ВСЕХ… ИДИТЕ ВЫ ВСЕ… что его намерением было заявить о приоритете индивидуума, об опасности порабощения индивидуума коллективами. Всевозможные экс-русские «МЫ» объявили «Эдичку» — плохой книгой, плохо написанной книгой, вредной книгой, опасной книгой. (В Сиэтле, штат Вашингтон, эмигранты, изъяв пару «Эдичек» из местной библиотеки, сожгли их перед зданием оной!)

И закономерно, нашлось лишь несколько русских «Я», приветствовавших появление книги.

«МЫ» злорадно указали на то, что Эдичкины монологи исполнены в стиле, заимствованном из советских газет (так никакого другого стиля под рукой и не было… И советский не хуже других… лучше, пожалуй, выразительнее), и на этом основании отказывали автору в таланте. Биологическое презрение Эдички к наскоро сооруженной американской цивилизации, — раю для человека-желудка, его комплекс превосходства, — были интерпретированы «МЫ» как антиамериканизм. Его обвинили и в попытке опрокинуть и пинать ногами кумиры (Сахарова, Солженицына…), то есть в неразделении предрассудков своего времени, и на этом основании называли книгу «просоветской».

Любопытно, что и четырнадцать лет спустя напечатание «просоветского произведения» не стоит на очереди ни в едином списке ни единого советского перестроившегося журнала. (Впрочем, в СССР «Эдичку», кажется, издали ограниченным тиражом, для избранных, еще при Брежневе. Согласно двум, обыкновенно безукоризненным источникам, один из них, — журналист «Ле Монд», в середине 80-х годов «Эдичку» видели с номером на груди, в белой обложке, в камере спецбиблиотеки). Благосклонная ко многим известным книгам перестройка пока не дала оснований для надежд на опубликование приключений Эдички на его исторической Родине. Несколько позднейших рассказов автора «Эдички» появились (Ур-а-аааааа!) в советских изданиях (с отсеченными «взрослыми» словами), напечатана в «Знамени» повесть (с купюрой сцены детского секса), но страшного «Эдички» перестройка не коснулась.

В Советском Союзе в новом культурном воздухе, помимо всегда модной страсти к изделиям паутиноткачества («викторианский» — лишь один из узоров), образовались новые противоестественные вкусы. Утверждают, что у «передовой интеллигенции» — модна проза Саши Соколова (стилистически близкая знаменитой фальшивке, — подделке под старославянство. — «Слову о полку Игореве»), «старушечья» проза Татьяны Толстой, «пробирочная» проза Андрея Битова. Народ же читает, ахая и потея ладонями, об «ужасных» и «кровавых» «преступлениях» Сталина. Так что неизвестно, когда пробьется через все это (плюс монументальное русское ханжество) к советскому читателю «Эдичка». Придется ли советскому читателю ждать «Эдичку» тридцать лет, как в свое время ждал американский «Любовника леди Чаттерлей» и «Тропик Рака» или дело обойдется парой десятилетий? Ясно лишь, что однажды советской системе придется решать, что делать с книгой «Это я — Эдичка». Ибо книга эта — неоспоримый символ свободы русской литературы. Она есть современная русская книга par excellence. Все более сложно будет принимать всерьез претензии советского общества на то, что оно «новое» и «демократическое», в то время, как самая революционная русская книга, осмелившаяся нарушить все основные русские табу, не опубликована в СССР. (Несправедливый и глупый ярлык «порнографической» будет отпугивать читательские массы недолго.) До тех пор, пока книга «Это я — Эдичка» издается в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке, на Бродвее, именно по этому адресу осуществляется свобода печати, но не в Москве. Пусть в Москве и осуществляются сегодня политические свободы. Акт же издания устаревшего и малоудачного традиционного романа Пастернака не есть революционный акт, демонстрирующий свободу печати, но лишь опоздавшее на тридцать лет устранение старого недоразумения.

Ясно, что Мама Россия занята, — мазохистски копается во внутренностях своей собственной истории, плачет над задушенными в последние полсотни лет в ее материнских объятиях покойными ее детьми. Потому до младших ее отпрысков дело, кажется, дойдет не скоро… Между тем, блудный, нелюбимый сын России Эдичка второе десятилетие бродит по вечной реке Бродвея в розовых туфлях…