Эдуард Лимонов - Чужой в незнакомом городе

Когда real man разбит усталостью, очередь real woman действовать. На следующий день, не выспавшаяся, красноглазая, она возникла в двери. «Я пришла попрощаться…» Прошла, обдав алкоголем, мимо меня в глубь студии, упала распахнув пальто на постель, и в момент когда я собирался открыть рот, дабы сказать ей, чтобы она убиралась, я увидел, что она, подняв ноги, задирает юбку. «Выеби меня в последний раз.»

Я лег на нее. Потому, что однажды в жизни, давно, я уже отверг подобное предложение, предпочел свою мужскую гордость и страшно жалел об этом годы спустя. Сейчас я уступил своему желанию. Секс ее был распухшим и горячим. Не желая, чтоб он остыл, она примчалась по рю Рэомюр и по рю Бретань ко мне? Может быть даже взяла такси. Возбужденный ею и им, я много и долго делал с ее сексом всякие штуки. А что бы я делал с мужской гордостью? Сомнении же в том, что она у меня есть, у меня никогда не возникало.

Слабость характера? Мазохизм? Есть еще одно определение моему поведению, старее первых двух, и куда благороднее их: СТРАСТЬ. Страсть к страсти моей женщины есть моя собственная страсть…

Еще три недели она, другого слова не подберешь, еблась с двумя мужчинами, — им и мной, извлекая из этого свое собственное, — бабье счастье. Губы ее и груди распухли, ресницы и волосы разрослись необыкновенно буйно, клянусь! секс пульсировал как обнаженное хирургом сердце… Она сделалась разбухше-красива, как ядовитый цветок, нажравшийся до отвала теплых насекомых. Через три недели, собрав всю свою силу воли, я явился к ней (позднее оказалось что он только что ушел) и стал силой паковать ее вещи. Через несколько часов явились мои приятели, и мы перевезли ее, мало что соображающую и время от времени начинающую протестовать, ко мне на рю дэ Тюрэнн.

Я пропустил вываливающуюся из «Флор» пьяную компанию, и вошел. «Кафе „Флор“- вспомнил я одну из острот Леопольда, — напоминает бухарестский вокзал в последние дни войны.» Действительно, разнообразие, переходящее в хаос и сегодня господствовало на бухарестском вокзале. Леопольд сидел на своем обычном месте у дальней стены. Одет он был небрежно: твидовый пиджак и джинсы. Что мне не понравилось, — я тщательно культивирую образ Леопольда-эстэта, и когда он ведет себя не в соответствии с образом, меня это обижает. По левую руку от него примостился человек в старомодном длинном белом плаще. Леопольд вещал, а человек внимательно слушал. За спиною субъекта в плаще помещалась компания панк-японцев, — несколько молодых ребят одетых в смесь мужских и женских тряпок. Японцы были обильно политы перекисью водорода — светлые пятна зияли на их головах в самых неожиданных местах.

«Хай Леопольд!»

«Хэлло Эдуард! Это мой друг Юлиус. Когда-то мы знавали с ним лучшие времена.»

«Хэлло Юлиус…» Я сел. Выражение «лучшие времена» могло означать что угодно. Могло значить, что Юлиус был любовником Леопольда. Могло также значить, что у них, у Юлиуса и Леопольда, было когда-то еще больше денег, чем у них есть сейчас. Впрочем мне не было известно, есть ли у Юлиуса деньги. У Леопольда, я знал, есть достаточное количество денег, но Леопольд работает. Я заказал себе виски со льдом и прислушался к тому, о чем они говорят.

«Настоящие деньги начинаются с десяти миллионов» — сказал Леопольд. При этом все его крупное лицо, включая мясистый турецкий нос, снисходительно сморщилось. «Ты Юлиус, никогда не имел таких денег…»

«С десяти миллионов франков?» — поинтересовался я.

«Долларов». «Юлиус долгое время занимался продажей картин, — объяснил Леопольд. — Ты когда-нибудь слышал о Гренель-галлери, Эдвард? — И не дожидаясь моего ответа, ответил сам. — Он продавал художников двадцатых годов». Выдан короткую справку, он повернулся к Юлиусу, который в это время размотал и опять замотал неопределенного цвета шарф вокруг горла, и сказал, обняв меня за серое плечо тренчкоат, вывезенного мною из Нью-Джерзи, Соединенные Штаты. «Эдурд — писатель с Рамзэй и Альбан-Мишель [45] Т.е. публикует свои книги в изд-вах «РАМЗЭЙ» «Альбю-Мишель» , мы с ним большие друзья.» И Леопольд прижал писателя Эдуарда к себе, переместив на сей раз руку к нему на шею.

У всех свои слабости. Писатель Эдуард простил Леопольду его слабость. Леопольд — мой друг и только, но этому Юлиусу, очень может быть, что его бывшему или настоящему любовнику, Леопольд желает показать, что и писатель его любовник.

Пусть покажет, с меня не убудет. Если Леопольду нужно, чтобы Юлиус — красивый потасканный блондин с длинными, чуть тронутыми сединой волосами и тонкими чертами нервного лица считал бы, что у Леопольда Любовник — Писатель, что же… Выручая друга, я положил Леопольду руку на плечо и некоторое время просидел так, улыбаясь и поглаживая Леопольда по холке. На деле же у Леопольда в любовниках сейчас бандит югослав, весь в татуировках.