Андрей Столяров - После жизни

Сам воздух стал каким-то другим. Вынырнули откуда-то люди с невероятными деньгами. Разговоры вокруг шли уже не о демократии и патриотизме, а о том, кто, сколько, как и где заработал. Вроде бы со смешочком еще, но одновременно – серьезно: на колготках – так на колготках, на водке «паленой» – значит, на водке. Декорации жизни сменились во мгновение ока. У ларьков, расплодившихся на каждом углу, встали стриженые ребята в ярких спортивных костюмах. Раньше это было как-то не так заметно. Зашуршали по улицам дорогие машины. Забелели свежей эмалью стеклопакеты в окнах квартир, отделанных по европейским стандартам. «Плачущий большевик» стал членом правления коммерческого «Тверьуниверсалбанка». Банк вскорости разорился – правильно, чего ожидать от партийного деятеля, способного только к перекладыванию бумаг? Однако тоже – показательный факт. Произошла некая метаморфоза: из личинки, отбросив шкурку, выеденную изнутри, перебирая ножками, выкарабкался даже не жук, не бабочка, не мокрица какая-нибудь – нечто такое, чему еще нет названия. Иногда даже хотелось спросить: а вот если бы знать заранее, что так оно все получится, стал бы кто-нибудь защищать Белый дом в августе 1991 года? Или Верховный Совет в октябре 1993-го? Стали бы бороться тогда за демократию, за свободу?.. Только у кого спрашивать? Кому это сейчас интересно? Романтика выдохлась, началось элементарное выживание. Никому ни до чего не было дела. Басков сильно мучался, не понимая, куда можно приткнуться. Не в ларек же ему в самом деле идти? Леня, газета которого меж тем превратилась в еженедельник, подбрасывал иногда какие-то мелкие гонорары. Ясно было, однако, что, скорее, по дружбе. Однажды привел человека: требовалась брошюра – как на манер американских миллионеров «делать себя». Ты ведь, кажется, знаком с этой темой?.. Басков стиснул зубы и за месяц ежедневной двенадцатичасовой работы выдал двести с лишним страниц. Брошюра неожиданно начала продаваться. Довольный заказчик, Додон, тут же организовал серию платных лекций. Потом предложил создать свою фирму. Достал где-то денег, пробил отличное помещение на Перинной линии. Вообще все хлопоты взял на себя. Счастливая оказалась идея. Видимо, не только Басков, чувствовал себя неуютно в новой реальности. Одно время даже не хватало преподавателей. Всякого не возьмешь, нужно, чтобы соображал, что к чему. Додон только морщился: не забивай голову. А к концу первого цикла уже возникла и Зика. Проявила инициативу, дождалась после занятий, вежливо попросила разрешения проводить. Якобы у нее были вопросы. Шла – беспомощно заглядывая Баскову в глаза. Она его тогда здорово выручила. Так это все цеплялось одно за другое; казалось, что иначе и быть не может.

А с другой стороны были же и те первые месяцы после прощания, когда он, точно помешанный, действительно метался по комнате: падал на диван, лежал, обхватив голову, вскакивал, выбегал в прихожую – к пластмассовой мертвой тупости телефона, набирал до середины знакомый номер и потом все-таки бросал трубку. Так ни разу и не позвонил. Одна неделя… другая неделя… третья неделя… Странное, патологическое упрямство, которое ни в какой логике объяснить невозможно. Кошмарные это были месяцы. Непонятно, как выжил.

А почему Мизюня тоже не позвонила ему? Или, может быть, как и Басков, поняла, что тот прежний мир навсегда отошел в прошлое? Даже, скорее, не поняла, а почувствовала. И, наверное, сразу же восприняла этот шаг как неизбежную данность. Спрашивать теперь бесполезно. Пожмет плечами, ответит – так получилось. И ведь действительно – так получилось. Версия для себя. Как говорят в социотерапии, «личный туннель реальности».

Интересно, что больше они и в самом деле никогда не встречались. Поначалу Басков, томимый воспоминаниями, все надеялся, что вот-вот, сейчас, завтра, где-нибудь, как-нибудь – на каком-нибудь журналистском мероприятии, на презентации черт-те чего, на одном из фуршетов, которые вдруг, точно прорвало плотину, хлынули сплошной чередой. Все-таки живут где-то рядом. Собственно, даже пешком от дома до дома, наверное, минут пятьдесят, не больше. В конце концов, в метро могут столкнуться, в трамвае, в автобусе. Но больше – нигде, никогда, ни разу, все десять лет. Даже издалека Мизюню не видел. Такой это город. Такие здесь законы сумеречного бытия. Можно ходить по одним и тем же улицам, переулкам, в одном и том же транспорте ездить, жить в двух шагах, можно на одной стороне, в одном доме и все равно, как проклятые, нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Обычная петербургская фантасмагория: сначала упорно сводил, теперь – разводит.