Марина Юденич - Нефть

И уверяю вас — это были вовсе не шасси американского самолета, на которые он якобы публично мочился, не немецкий оркестр и не крепкий сон в Шенноне. Все это в конце концов — давайте будем честны перед собою — не что иное, как особенности русского национального характера. И пусть в нас сейчас бросит камень тот из русских, а вернее российских, кто ни разу не засыпал «мордой в салате».

Непоследовательность — вот, на мой взгляд, первая и главная слабость Ельцина на посту главы государства. Когда поднятые в воздух самолеты с бомбовым грузом на борту вдруг получают приказ возвращаться обратно. И дела нет тому, кто отдал приказ, что сесть с этим бомбовым грузом бомбардировщики не могут, и — значит — бомбы надо где-то сбросить. Впрочем, это уже частности.

Когда сначала — под белые ручки ведут к власти воинственного психопата, потом долго разводят с ним политес, а потом развязывают беспрецедентную бойню. Когда сегодня мы — радикальные державники, а завтра — оголтелые либералы. Когда один и тот же персонаж, нисколько не меняясь и не скрывая ничего из собственной сущности, сегодня зван, обласкан и при высоких должностях, завтра — враг и изгой, а послезавтра — снова герой и друг. Потому, возможно, сегодня мне импонирует Путин. Он последователен, и — в этой последовательности — не подвержен ничьему влиянию. Впрочем, непоследовательность — штука, на мой взгляд, зачастую несамостоятельная.

Она есть следствие определенных влияний. А «влияния» — это еще одна политическая слабость Б.Н.

Проистекала она, на мой взгляд, из общего уклада его мировоззрения и мироощущения. А он, этот уклад, — производен из традиций политбюро ЦК КПСС, когда политические возможности человека определяются не его способностями и даже не должностью, а близостью к телу. Между прочим, это довольно страшная традиция, потому что близким к телу может оказаться постельничий или парикмахер. А ни один механизм государственного регулирования не предусматривает регламент назначения и освобождения постельничего или парикмахера. Его, постельничего или парикмахера, невозможно легитимно отстранить от государственной власти, которую он — в принципе — осуществляет. И повлиять на него невозможно. И проконтролировать его нельзя. Кстати, в этой связи все разговоры о демократизме Б.Н. кажутся, мало говоря, неубедительными. И никакую не Демократию — именно так, с большой буквы — он отстаивал так яростно и безоглядно.

Собственную власть, а вернее, собственные позиции во власти, которые — это он понимал великолепно — могут быть сохранены только в рамках того политического строя, который совершенно искренне строили первые его соратники. Потом пришло время собирать камни. Иными словами — строить. Этого он, как мне представляется, уже не мог. Началось то, что началось. Мавр, который сделал свое дело, должен был уйти, и он ушел.

— Но в «папке Мадлен» он не числился?

— Отчего же — очень даже числился, там, в этой папке — разумеется, мы, сейчас говорим сугубо символически — много разных разделов и подразделов, а в них — агенты и единомышленники, кролики, которых — напомню — лабораторным образом готовят для выполнения определенных функций, и вот такие независимые вполне фигуры, как Ельцин, которыми — при определенном стечении обстоятельств — можно манипулировать. Не всегда успешно, потому что особенности русского менталитета вообще исключают использование строгой системы, мы в большинстве своем алогичны и импульсивны, потому плохо укладываемся в прокрустово ложе всяческих систем. То есть порой укладываемся, и даже очень хорошо поначалу, но потом начинаем вытворять такое, что никакая система просто предусмотреть не могла. И система дает сбой. Ельцин, кстати, не раз и не два — крушил эту самую систему, но системщики — на то они и системщики — изобретали способы защиты. По большей части — на основе человеческого фактора. Помните, что я говорил про особенное свойство российской власти — примат того, кто физически ближе к телу. Вот этот принцип и пользовали вовсю. Ближе к телу оказывались — по большей части люди из папки, совсем неважно притом, из каких ее разделов. Главное — чтобы работала система манипуляции. И она работала.

Некоторое время мы молчим. Она — вот никуда не денешься от старой посольской закваски — как будто даже спокойна. Как будто не сообщила мне только что две вещи, после каждой из которых следует кричать: «SOS! Помогите! Милиция!» А в свете последней сентенции, касательно государственного переворота, — так и вовсе немедленно мчаться напротив — через площадь, в известное здание на Лубянке. Благо недалеко. И уже там кричать: «SOS! Помогите!» Но мы молчим. Потом молчать становится невмочь.