Дмитрий Быков - ЖД

Никто, конечно, не понимал, о чем речь и в чем дело, – казалось, Волохов просто перепил. Сильная рука взяла его за плечо и подтолкнула к выходу.

– Я уйду, уйду, – сказал Волохов. – Не надо меня… торопить. А вы тут останетесь, праздновать будущую победу. Но только вот не надо… про аристократию, да? Ты тоже, что ни, аристократ? – обернулся он к невысокому лысому ровеснику, который аккуратно, но уверенно подталкивал его к выходу.

– Аристократ, аристократ, – промурлыкал ровесник. – Пойдем, поговорим.

– Ну, поговорим, – кивнул Волохов.

Триада достроилась. Хотя его и пошатывало, в силе своей он был уверен. Он набросил плащ и вместе с лысым гостем вышел на лестничную площадку.

– Драться будем? – спросил он с вызовом.

– Почему драться, – миролюбиво ответил лысый. – Ай-но густо, вайно хрусто. Оболокать картошно, растолокать оплошно. Да бурно достать, али норно плескать?

– Не понял, – тупо сказал Волохов. – Я, кажется, перебрал немного… а?

– Ладно, спросим проще, – еще спокойнее предложил лысый. – Пестрый кошак на толстый лешак, справа стука, слева крюка, ан что посередке?

– Соколок, – уверенно сказал Волохов. Он сам не знал, откуда помнил эту загадку – то ли вычитал в детстве в фольклорном сборнике, то ли слыхал от старухи-няньки, тамбовской уроженки, но что-то в этих дурацких словах было невыносимо родное. Чистая нескладуха, конечно, но потому и смешно, и мило. Только в очень сильном опьянении можно было проникнуть в такие глубинные пласты собственной памяти. Волохов сразу вспомнил деревянные грибки, елки и матрешек, которыми играл в трехлетнем возрасте, – матрешки ходили искать грибки под елками. В загадке про кошака и лешака говорилось про волшебный лес около дачи – там наверняка жил леший, а в подчинении у него пестрый лесной кошак, животное вроде рыси. Кажется, Волохов даже видел его однажды.

– Хоть это помнишь, – удовлетворенно сказал лысый.

– А ты почем знаешь?

– Что ж мне, языка своего не знать? Ты, окулок, соколок-то видал когда?

– Не бывает никакого соколка, – сказал Волохов назидательно. – Это нескладуха.

– Это нескладух не бывает, – в тон ему назидательно ответил лысый, широко улыбаясь. – Соколок – это вот. Здесь кошак, здесь лешак, тут крюка, тут стука, и все это вместе качается. Неужели не видел? Вверх-вниз, три-четыре.

– Типа качели? – в недоумении спросил Волохов.

– Ну да, только похитрей. Да ты небось сам его в детстве делал сколько раз.

– Никогда.

– Стало быть, все впереди. А вот так: хомка на почку, домка на точку, бурка на ступку – кто на зарубку?

– Шмяк, – радостно сказал Волохов. – Это у нас во дворе так считались.

Лысый хлопнул его по плечу:

– Хороший был двор.

На лестничную площадку робко высунулась волоховская подруга:

– Мальчики, у вас тут все в порядке?

– Даже слишком, – сказал лысый. – Скажи там Соне, что мы пойдем, наверное.

– Я сейчас оденусь…

– А ты посиди, – властно, словно имея право приказывать, произнес странный гость. – У нас свой разговор, не для женских ушей.

– Сиди, правда, – успокоил ее Волохов. – Я завтра позвоню.

– Вот так оно все и выглядит, – закончил Гуров, аппетитно затягиваясь сигареткой. Он все делал аппетитно и везде выглядел как хозяин – даже на волоховской кухоньке, где сидел впервые. Лысая его голова уютно блестела под пампой.

– Дурак я, – без выражения сказал Волохов. – Такая простая вещь, а…

– Почему сразу дурак? Ты просек ровно половину, а многие и этого не понимают.

– Половину, и о той в Каганате рассказали.

– А ты поверил, и правильно. Значит, сам чувствуешь что-то такое. Уже полдела.

– Подожди. Когда, ты говоришь, они пришли?

– Хазары? Примерно в шестом веке.

– А варяги? В девятьсот шестьдесят втором?

– Да, когда Итиль пожгли. Кстати, Кестлер цитирует прелестную запись одного путешественника: русы, утверждает он, всегда по трое ходили испражняться. Один испражнялся, а двое караулили. Боялись внешнего нападения. Дурак, да? Он просто никогда не жил здесь и не знал, что русы все делают по трое. Это обычай.

Волохов очень любил Гурова в этот момент. Гуров был первым, кто наконец избавил Волохова от главного проклятия – от любви-ненависти к своим. Теперь их можно было спокойно ненавидеть и не считать своими, и также спокойно можно было ненавидеть хазар, имевших на эту землю не больше прав, чем его родной гнусный народ. Волохов сам не понимал, почему так легко поверил незнакомому человеку. Гуров говорил то, о чем сам Волохов давно догадывался, добавлял последний штрих в картину мира – что ж было не верить?