Дмитрий Быков - ЖД

Можно выехать в пространство промежуточное, в область умолчаний и догадок, пешеходов, пассажиров, путешествующих, плавающих и обремененных, в промежуточную область переходов, переносов, сдвигов и анжабеманов, будок, стрелок и клетушек, станций, пристаней, причалов, накопителей и стоек регистрации; короче – в область меж собой и миром, в ту, где бодрствует дежурный и командует диспетчер, отправляя самолеты и встречая пароходы.

Миновавши эту область, можно выехать в другую, безграничную, в которой только небо, только ветер, только радость, но не радость, а какое-то другое; вот летит веселый аист, цапля серая пухпухга или вещий Вяйнямёйнен – кто их знает, угро-финнов; вот растет степное чудо – гомерический подсолнух, вот цветут ночные травы, это те ночные травы, что не любят света солнца; вот гуляет глупый пингвин, жирной молнии подобный, шаровой, – а буревестник громко дразнится, подобный глупой молнии; а дальше стонут вещие гагары, ноют тощие верблюды, веют воющие ветры Средней Азии. И степи превращаются в пустыни.

Если сесть на этот поезд, наконец увидишь своды бледно-выцветшего неба, арки, парки, минареты Ашхабада, Самарканда, Бухары и Хоросана, огнедышащее небо Закавказья и Кавказа, под которым копошатся и пируют дети юга, у которых нету сердца, но зато избыток фруктов. Если сесть на этот поезд, можно выпасть отовсюду – так солдат, уехав в отпуск, выпадает из сраженья. Вскочишь в темный куб вагона, проползешь по гулким рельсам, выйдешь из повествованья – и вернешься в эпилоге.

– Ну, вот оно и Дегунино, – сказала Аша с гордой радостью, какой он давно не слышал в ее голосе, – все больше загнанность да слезы. – Как?

Губернатор постоял на крутой железнодорожной насыпи, с которой спускалась широкая тропа среди сочной травяной зелени. Далеко за лугом темнели вдоль всего горизонта приземистые дома: деревня была большая.

Пассажирских поездов здесь уже полгода не было – как же, дегунинский котел, район боевых действий. Эшелоны шли – с людьми, техникой, фронтовыми бригадами артистов, – но в эти эшелоны Бороздину с Ашей лучше было не соваться: их и на полустанках-то уже оглядывали подозрительно, портреты успели разослать везде… Последние пятнадцать километров они шли пешком по шпалам, уступая дорогу составам. Впрочем, и состав прошел всего один: война выдыхалась.

От рельсов пахло гарью, мазутом, нагретым железом – но в Дегунине этот запах перебивался густым медвяным настоем, духом теплой, разморенной травы и бесчисленными цветами, прячущимися в ней. Аша легко, словно и не было четырехчасового перехода и четырехмесячной беременности, сбежала с насыпи к лугу и почти потерялась в нем. Губернатор шел следом. После долгих дождей трава вымахала почти в человеческий рост. На другом краю луга пятеро чуть видных косарей медленно, без напряжения срезали хрусткие податливые стебли. Косари что-то пели, но губернатор не разбирал слов. Над лугом стояло звонкое, счастливое шмелиное жужжание. Пчелы, осы, бабочки вились вокруг, одна бабочка села губернатору на плечо, снялась и улетела. Губернатор мог бы поклясться, что она хихикнула.

– Господи, – вслух сказал Бороздин, – и чего не жить? В самом деле, жить здесь было одно наслаждение. Воздух полнился сытой, плавной ленью. Бывают в России такие дни в разгар позднего лета, когда природа отдыхает от самого отдыха, пресытившись всеми видами работы, нарожавшись, наплодоносившись, назагоравшись; в такие дни становится ясно, что делать ничего не надо, ибо то, что надо, происходит само, а все остальное от лукавого.

– Как дома я, – говорила Аша, идя впереди него по еле видневшейся луговой тропке. – Что за место, а? Ну что за место! Нигде больше ни травы такой, ни цветов таких…

Они прошли луг и дошли до огромной деревни, раскинувшейся по сложно переплетенным, извилистым улицам. Точного плана Дегунина никогда не мог составить ни один военачальник – обязательно обнаруживалась пара неучтенных домов, а иногда казалось, что деревня двигалась, не стояла на месте: тут улица изогнулась, там дом переехал… Дегунинское пространство шутило странные шутки с гостями.

– Там за деревней дальше Дресва будет, – сказала Аша. – Речка. Она здесь начинается, далеко течет…

– Ты хоть знаешь, где дом-то теткин?

– Это ты, может, чего не знаешь, – все так же гордо отвечала Аша. – Мне тут каждый забор родной…

Странно, что во всей деревне не слышалось собачьего лая: собаки лениво чесались, подходили к заборам, ласково смотрели на прохожих и отходили прочь, не дождавшись от них чего-то важного. Некоторым Аша шептала еле слышные ласковые слова – губернатор их не разбирал. Несколько раз им встретились люди. Аша им кивала, и они кивали в ответ, но ни слова не говорили. В воздухе запахло тревогой.