Илья Бояшов - Путь Мури

– Не подумает, – безапелляционно заявила старая дева, распахивая, подобно швейцару, перед прямодушным Честфилдом входные дубовые двери, которые за двести лет почти до зеркального блеска отшлифовало время. – А вот ключи я, пожалуй, у него отберу. И по-ночую здесь некоторое время.

– С ним непременно должен кто-нибудь находиться! – на прощание крикнул Честфилд, усаживаясь в «альфа-ромео», более всех слов свидетельствующий о материальном благополучии тренера.

– Что за напасть! – горько откликнулась фрау. – Это просто стихийное бедствие: он никого, никого не желает слушать.

Ночью в гости к Мури явился домовой, который до этого болтался где-то на чердаке.

– Пожалуй, я подойду к твоему хозяину, – сказал ему кот.

– Герберту совершенно плевать на тебя, – ответил домовой, отличавшийся, как и полагается всякому обитателю библиотек и картинных галерей, некоторым снобизмом. – Так что советую держаться поближе к экономке.

– Какое мне дело, плевать ему или нет! – воскликнул Мури. – Перед тем как уйти, я хочу его подбодрить.

– Ты собираешься покидать нас, бродяга?

– Я хочу поощрить его перед своим уходом.

Домовой только вздохнул – лунный свет насквозь просвечивал этот бесплотный серый шар с прозрачными грустными глазами.

– А я ведь так привык к прежней жизни, – признался он. – Раньше, пока хозяин не помешался, в доме было спокойно. Я мог себе позволить понежиться на стеллажах! И вообще, лет пять назад все было иначе. Здесь властвовал Аристотель, а уж если и шли споры, то исключительно о «Диалогах» Платона. Эти стены впитали в себя слишком многое: отец Герберта и его дед были людьми учеными. Уж они-то знали наперечет всех двадцать восемь патриархов Дзен. Всех, поименно, до Бодхидхармы, который и перебрался в Китай… А что касается меня, то я просто набит под завязку Шиллером и Гете, – не преминул он похвастаться. – И наизусть знаю «Книгу Перемен»… Впрочем, что объяснять тебе, смертному… разве ты понимаешь, что значит для мира подобная «Книга»?..

– Послушай, ты, раздувшийся от самомнения бочонок! – перебил его Мури. – Ты, дряхлый бессмертный шар, напитавшийся книжной пылью, никуда и носа не высовывающий за эти жалкие стены. Что ты можешь понимать, робкая мышь, со всеми своими Бодхидхармами? Что толку, что ты раздут всеми этими совершенно ненужными и бестолковыми вещами. Вечно сидишь в пыли и в темноте – любой паук проворнее и любопытнее тебя. И нечего вздыхать о хозяине! По крайней мере, ему надоела книжная пыль.

– Он терпеть не может котов, – упрямо вставил домовой.

– Какое мне дело до этого? Я подойду к нему, как бы он ко мне ни относился. Я задумал его поощрить – и потрусь спиной о его коляску.

– До того как с Гербертом случилась подобная напасть, он обладал невероятной ученостью, – не унимался домовой. – Досконально выучил кодекс Наполеона!.. А ты ведь и представить себе не можешь, что значит вместить в свою голову целый кодекс…

– И представлять не хочу! – заявил Мури.

Не выдержав, домовой принялся браниться:

– Молодо-зелено! И впрямь, недавно вылупился, а уже готов поучать налево-направо. Сосунок ты этакий. Поживи-ка с мое!

– Я утверждаю: вся ученость ничего не стоит, – спокойно твердил кот, – но он, твой хозяин, кажется, зашевелился. Вот я и выскажу ему свое благоволение.

Домовой не на шутку вскипел:

– Выискался благодетель!

– Многие, подобные тебе, не стоят и моего когтя, – холодно сказал Мури. – А твой хозяин любопытен.

Осадив подобным образом возмущенного знатока Шиллера, кот прямиком направился в библиотеку, прошелся мимо стеллажей, совершенно равнодушно скользнув взглядом по томам Толстого и Майеринка и осчастливил Хелемке своим появлением. Он немедленно принялся тереться об инвалидную коляску. Доктор, застывший до этого в круге торшерного света, встрепенулся и, нагнувшись, разглядел поощрителя.

– Все это суеверия одиноких дур, – пробормотал он. – Неужели тебя не снабдили колбасой и сметаной? Быть такого не может. Фрау Хоспилд любит возиться с такими, как ты, обормотами.

Мури продолжал поощрительство. Хелемке заявил уже совсем нетерпеливо:

– Отстань от меня, существо!

Однако появление кота вывело его из многочасовой задумчивости. Доктор подкатил к закиданному бумагами столу, на котором хозяйничал бледный свет полнолуния. Кнопки телефона – эти светлячки – услужливо вспыхнули. Все свое нетерпение заговорщик излил в проснувшуюся трубку.