Ксения Букша - Манон, или Жизнь

Невозможно вдохновить человека сделать то, на что у него самого не хватит ума и сил.

Можно только на это надеяться.

И поэтому я вовсе не преувеличиваю свои заслуги. Ни свою проницательность. Эрик Хартконнер вовсе не выглядел гением в двадцать лет. Он им и не был. Он стал гением гораздо позже, и виной тому – не я.

Но все же… Все же.

Недавно у Эрика брали интервью. Его попросили перечислить все свои достижения за долгие годы. И знаете что? Он ограничился перечислением тех наград и грамот, которые получил в школе. Никто не понял, почему он так сделал. А мне кажется, что таким образом Эрик попытался дать понять: по сути, успех ничего не меняет.

Да, да. Абсолютно ничего.

Потому что, спустя четверть века со дня нашего знакомства, за двадцать пять лет счастливой совместной жизни, я по-прежнему не понимаю: как мы полюбили друг друга? Когда это произошло?

Почему мы сейчас вместе?

Успех есть. А понимания нет.

У нас с Эриком трое детей, но я никогда не была клушей и домоседкой. Это потому, что в первый раз у нас родилась двойня, а третья девочка появилась, когда сыновья поступили в университет. Обычно, когда дети уезжают из дома, мать чувствует себя так одиноко! А здесь – их вступительные экзамены пришлись как раз на мой девятый месяц.

Эрик дарил мне только красные розы. Он никогда не дарил хозяйственных подарков.

Никаких кастрюль, терок и стиральных машин. Ведь это не подарки, а просто вещи. Эрик – романтик, но в общепринятом, благопристойном смысле. В смысле – джентльмен. При Эрике я никогда в жизни не стала бы ходить в халате или в бигуди. Не потому, что ему бы это не понравилось. Просто… это неправильно.

Эрик очень много работает. Были целые годы, когда мы виделись лишь по выходным да во время официальных приемов. Но, скажите, разве жизнь первой леди или жены государственного деятеля оставляет больше места для общения с мужем? Если у него нет времени – это показатель того, что его дело нужно людям, что он востребован. К тому же, бывали и другие периоды, когда мы проводили вместе по два-три месяца, почти не разлучаясь. Последний раз это было всего лишь полтора года назад.

Бывают разные жизни и разные режимы существования. Мне иногда кажется, что многим парам не мешало бы периодически отдыхать друг от друга.

Моя мать, которая прожила в счастливом браке три десятка лет, говорит так:

– Знаешь, муж должен уметь курицу и утку.

И поясняет:

– Сможет ли он накормить курицей тебя и твоего ребенка? И подаст ли он тебе утку, когда ты станешь старой и не сможешь дойти до туалета?

А мой отец, за бокалом вина, говорил так:

– Дочка, мужчина должен быть хорошим любовником, хорошим другом и заботливым отцом.

Правы. Правы все.

Наутро мы выезжаем из М. в сторону В.

«Не совсем на юг, скорее даже на юго-запад».

Манон уверенно указывает ребром ладони совсем не на юго-запад, скорее в небо.

Земля понемногу начинает подниматься буграми то там, то сям, как одеяло, под которым кто-то лазает. И небо точно так же взбугрилось кулаками, а цветом оно, как подсиненная простыня. Обочины цветут мириадами мелкотравчатых фиолетовых цветочков, обочины в цветочек, сиреневые и желтые, а местами эти обои в виде заставки Windows отклеиваются от неба, и проступают синюшные пятна.

Ветер в гору и ветер с горы. Мы плывем в густой траве.

День начинается жаркий. Манон стоит на сиденье и непрерывно делает снимки, поворачиваясь, щелкает туда-сюда, пытаясь настигнуть свое впечатление. Но всюду одна и та же сине-белая заставка.

Дорога незаметно идет в гору.

С вершины очередного холма мы наконец видим вдали низкие, белые, замасленные солнцем конусы вершин.

– Альпы.

Мы начинаем взбираться.

Мы поворачиваем еще раз. Подъем усиливается. Проезжаем деревеньку. На траве газона стоит декоративная вагонетка, полная угля, а на ней написано: Gluck auf!

– Я хочу сфотографироваться, – задумчиво говорит Манон.

Она стоит возле вагонетки в желто-серой юбке до колен и в босоножках. Манон стоит, трогает пальчиком черную масленую вагонетку и жует сухую травинку.

Между нами происходит куртуазный разговор.

– Я хочу понять, вокруг уже достаточно красиво, уже можно сказать «замри, мгновенье», или мы играем дальше?

– Играем дальше, – говорю я. – Дальше будет гораздо красивее.

– Я никогда не заходила так далеко.

– Это говорит лишь о неопытности, дитя мое.