Виктория Токарева - На каникулах

– Да не хватай ты, – посоветовала бабка. – Не ворованное ешь.

Потом достала из кармана фартука яйцо, в два раза больше обычных размеров.

– Гляди-кась, – показала она, – верно, с двумя желтками...

Гранат посмотрел на яйцо, перестал жевать. Потом быстро проглотил все, что у него было во рту, и попросил:

– Отдай мне это яйцо!

– На что тебе? – удивилась баба Дуня.

Гранат прикинул, что если он скажет: «Для Ивана», то бабка яйцо не отдаст. Следовало срочно придумать что-то другое, но другое не придумывалось.

– Ну пожалуйста, – жалостно проговорил Гранат, обожая бабку глазами, – ну что тебе, жалко?

Баба Дуня растерялась, даже заробела как-то.

– Да бери, Господи... – испуганно сказала она и, положив яйцо на стол, притихшая, пошла из избы.

Гранат, беспокоясь, что бабка может передумать и вернуться, быстро сунул яйцо в карман и, придерживая карман ладонью, вылез из-за стола. Не разобравшись толком, наелся он или нет, выбежал на улицу, помчался в соседний дом к Котихе.

Стены в Котихиной избе были украшены обложками от журнала «Огонек», по столу ползали мухи. Гранат никогда не видел одновременно такого количества мух.

Возле стола на табуретке сидела Котихина племянница Нюра, вязала, быстро перебирая спицами, и рассказывала что-то из своей жизни.

– Здравствуйте, – поздоровался Гранат, хотел добавить: «Котиха, свари мне яйцо», но вовремя спохватился. – Тетя Паша, – вкрадчиво проговорил он, – будьте добры, сварите мне, пожалуйста, яйцо в цветной тряпке, чтобы разноцветное получилось...

– На что? – удивилась Котиха. Выдвинув подбородок, она подтянула под ним косынку.

Гранат подумал, что, если скажет: «Для Ивана», Котиха передаст бабе Дуне, а баба Дуня отберет яйцо.

– А я вам завтра целый стакан малины насобираю, – пообещал он.

– Нужна мне малина твоя... – с пренебрежением сказала Котиха. Взяла у Граната яйцо и полезла в сундук за цветной тряпкой.

– Ну вот, – продолжала Нюра. Она рассказывала абсолютно безо всякого выражения, будто читала по бумажке. – Ванька меня глазами так и окидывает: «Нюрочка, милая, пойдем танцевать». Сильно он плясать ловок был, все гости так и гомонят...

Гранат соскучился, вышел на крыльцо. Здесь слов не было слышно, только гуденье Нюриного голоса: «Бу-бу-бу, ту-ту-ту...»

По двору лениво ходила курица. Она останавливалась и, глядя перед собой, гребла лапами, сначала правой вправо, а потом левой влево.

Гранат томился, пережидая время, в течение которого Котиха сварит яйцо. Думал о том, что хорошо бы этот кусок времени можно было вырезать из дня ножницами и положить в ящик. Вообще хорошо бы завести такой ящик и складывать туда все бесполезное и скучное время, а потом, когда накопятся дни, недели, месяцы, одалживать другим людям или тратить самому на что-нибудь хорошее.

Наконец Котиха сварила яйцо. Тряпка, видимо, была какая-то линялая, потому что рисунок получился нечеткий, и окрасилась скорлупа с одной только стороны, а на другой шли подтеки.

– Надо было б в луковую шелуху, – посоветовала Нюра.

– Ничего, – сказал Гранат, скрывая разочарование. – Я вам все равно завтра малины насобираю.

Гранат вернулся домой, запер дверь на крючок, чтобы никто не заходил.

Разыскал на подоконнике химический карандаш и, положив перед собой яйцо, уселся за стол. Прищурился, оглядел яйцо со всех сторон и, не зная еще, что будет делать дальше, обвел контуры цветных пятен на скорлупе. Получилось две буро-зеленые полосины, а под полосинами разляпанный желтый круг – относительно большой и неровный.

Гранат подвинул кружку с водой, макнул туда палец, стал размывать грани между желтым и зеленым. Желтое пятно стало лохматым, как подсолнух, а фиолетовые лучики от чернильного карандаша поползли во все стороны. Полосы получались пошире и поуже, сиреневые и розоватые – одна из другой на покатой, смуглой, слабоокрашенной скорлупе.

Гранат окунал палец в кружку, потом стряхивал его, как градусник, и ничего для него не существовало на свете, кроме выплывающих из-под пальца дымно-фиолетовых дыханий, похожих не то на мечты, не то на утро.

Мальчишки, баба Дуня – все это было в другой, прежней жизни. И сам Гранат в той жизни был другой. Никаких конкретных мыслей у него сейчас не было, только напряженная сосредоточенность и еще присутствие чего-то необходимого. Даже не присутствие, а предчувствие. Может, это было предчувствие города, в котором Гранат жил всю зиму, весну и осень, может, предчувствие мамы, которая никогда на него не кричит.