Виктория Токарева - Паспорт

Галя замолчала, погружаясь в темное мстительное чувство, которое было несвойственно ей прежде и теперь оскорбляло ее.

– Любишь, – безразлично сказала я.

– Ненавижу! – страстно поклялась Галя, ее лицо снова стало вдохновенным.

В Галиной душе любовь перемешивалась с ненавистью, как в гибриде грейпфрут – лимон с апельсином. Галя болела своей любовью и мечтала, чтобы она скорее умерла и освободила ее душу, но вместе с тем ей было жаль своей любви.

К нам подошел Витя Лапин.

– Дай мне твой пропуск, – прошу я Витю.

– Зачем? – притворяется Витя. Он прекрасно знает, зачем мне пропуск.

– Мне надо в главный корпус. Карпухин вызывает, – объясняю я.

– А твой пропуск где? – опять притворяется Витя. Он прекрасно знает, что пропуска у меня нет, я хожу в главный корпус по чужому пропуску или по собственной записной книжке, в зависимости от времени дня и от бдительности охраны.

– Полгода работаешь!.. – возмущается Витя. – Неужели так сложно? Две фотокарточки, и все…

Это действительно не сложно, но и не так просто, как думает Витя. Для того чтобы получить пропуск, надо, кроме двух фотокарточек, сдать трудовую книжку.

Когда-то до института я три года работала воспитательницей в детском саду на окраине Москвы. С тех пор прошло много лет, детский сад снесли, окраину застроили новыми домами, а директор получил повышение по службе. Для того чтобы восстановить стаж, мне надо куда-то ехать, неизвестно куда, и с кем-то говорить, неизвестно с кем… А мне некогда заняться даже более приятными вещами.

– Уйду я отсюда, – неожиданно говорит Галя. – Вот напишу пьесу и уйду.

Сколько я помню Галю, она все время пишет пьесу. У нее уже готово название: «Сабля на стене».

– Уйду, – поклялась Галя. – Вот посмотришь…

Мы все хотим уйти из сержантов хотя бы в лейтенанты. А куда? Разве только в спортивное общество…

Я надела пальто и вышла из барака. Главный корпус еще не достроен, и наша программа временно помещается в бараке, где раньше жили строительные рабочие. Вокруг барака в любое время года лежит грязь, через нее проложены кирпичи и доски. Я понимаю: совершенно не важно, где работать – в бараке или в главном корпусе из голубого стекла и стали. Не важно – где работать, важно – что делать. Я это понимаю, но почему-то, когда ступаю по кирпичам и доскам, мне жаль становится своей уходящей жизни.

Сейчас март, начало весны. Снег еще белый, но уже не такой сухой и блестящий, как в феврале. Через замерзший пруд по диагонали движутся люди, и их фигурки, черные на белом, кажутся какими-то заблудшими. За прудом – трамвайное кольцо, за кольцом – розовый Шереметевский дворец. Когда-то, очень давно, во дворце проживал Шереметев. Тогда еще не было ни трамваев, ни телевидения.

При входе в главный корпус на посту стоял молодой милиционер с деревенским цветом лица и голубыми ситцевыми глазами.

Беспечно улыбаясь и беспечно помахивая Витиным пропуском, я прошла мимо него подпрыгивающей походкой – именно так я прохожу по чужому пропуску, и меня, как правило, не задерживают. Голубоглазый милиционер тоже не задержал меня, он улыбнулся очень хорошо и хорошо посмотрел – так смотрят по весне молодые люди и молодые собаки.

Когда я отошла от милиционера на несколько шагов, он почему-то спохватился и позвал меня обратно – возможно, ему скучно было стоять, захотелось пообщаться с представителем творческой интеллигенции. Иных поводов для общения, кроме пропуска, у нас не было, поэтому милиционер сказал:

– А ну-ка, разверните…

Я развернула пропуск. С маленькой фотокарточки открытым и честным взором смотрел Витя Лапин. Мы с Витей немножко похожи, с той только разницей, что Витя – мужчина, а я – женщина. На фотокарточке эта разница бросалась в глаза.

Милиционер поглядел в пропуск, потом очень внимательно на меня, при этом я улыбнулась по-детски искренне и вместе с тем порочно-женственно, как Марина Влади, но на милиционера это не произвело никакого впечатления. Он вдруг вытянулся, окаменел лицом и, глядя куда-то в перспективу, стал звонить по внутреннему телефону. Поговорив по телефону, он положил трубку и коротко предложил:

– Пройдемте…

«Болван», – подумала я, но ничего не сказала, покорно двинулась следом, не веря ни во что плохое.

Меня привели в небольшой кабинет. За столом сидел капитан лет сорока пяти – пятидесяти. В этом возрасте он мог бы иметь больший чин.

– Садитесь, – кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.