Виктория Токарева - Северный приют

– Поди проверь жаркое, – предложила Лена.

– Щас. Представляешь, ко мне Ленка Харлампьева подходит и говорит: «Какое ты имеешь право любить Сорокина, если я уже его первая полюбила. Я его давно люблю». Я говорю: «Когда это ты успела его полюбить, если он в третьем классе уехал с родителями в Бельгию, а вернулся только в этом году?» А она мне: «Вот в третьем классе я его и полюбила». Представляешь? Идиотка.

– Все у тебя психи и идиоты, одна ты хорошая.

– Не знаю, хорошая я или нет, но все вокруг действительно психи ненормальные.

– По-моему, горит, – предположила Лена.

– А Сорокин мне сказал: «Исполнится восемнадцать лет – поженимся». Я с его родителями буду жить.

– У его мамаши шапочка из перьев. А папаша – вообще мордоворот, – прокомментировала Лена.

– Откуда ты знаешь?

– На классном собрании видела. Лысый. Нос, как клубника. Сорок лет, а выглядит на шестьдесят. Вон наш папочка – как мальчик.

– Ответственная работа делает ответственную внешность, – защищает Наташа своего будущего свекра.

Появляется Алексей:

– По-моему, чем-то пахнет.

– В духовке обед пропадает, – спокойно доложила Наташа.

Алексей отвешивает дочери подзатыльник. Она живо выходит на кухню. Он неодобрительно смотрит ей вслед.

– А я третью главу закончила печатать, – доложила Лена. – С семи утра сижу. Спина затекла.

– Напрасно ты эту главу перепечатала. Шеф сегодня все зарубил.

– Боже мой… Это не кончится никогда. Это какая-то прорва!

– Значит, так… Быстро одевайся и беги в поликлинику. Кабинет 24. На третьем этаже. Возьмешь мой бюллетень. На неделю.

– Ты болен?

– Да. Радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться.

– По-моему, ты прекрасно сгибаешься и разгибаешься.

– Некогда. Беги быстрей. А то она уйдет.

– Ничего не понимаю: почему я должна идти к врачу, если ты болен?

– Так надо.

– Дом на мне. Студенты на мне. Твоя диссертация на мне. Так еще и твой радикулит на мне.

– Она сказала: в течение часа, а уже прошло сорок минут. Здесь еще ходу пятнадцать минут.

– Но у меня обед на огне.

– А эта корова на что?

– Это не корова, а девушка.

Лена набрасывает пальто. Уходит.

Появляется Наташа, в халате поверх купальника.

– Что ты получила по истории? – строго спросил Алексей.

– Ничего. Меня не спрашивали.

– А ну покажи дневник.

– Я его в школе забыла.

Алеша находит портфель. Достает оттуда дневник:

– Вот он.

Наташа опускает голову, нервно кусает губы. Рыдает. Входит Лена:

– Ну что, опять гражданская война?

– Заявляю официально: твоя дочь тупица и врунья!

Протягивает Лене дневник с двойкой.

– Что за манера унижать? – заступается Лена.

– Это не унижение, а объективная реальность. Чтобы выучить историю, не надо никаких специальных способностей. Надо только сесть и выучить. И больше ничего. А за вранье я не буду тебя бить. Я буду тебя убивать. Поняла?

Наташа рыдает во всю силу души и тела.

– Алексей… – пытается остановить Лена.

Коржиков всем корпусом оборачивается к жене, совершенно забыв о том, что ему ни согнуться, ни разогнуться.

– Вот к чему приводит твоя демократия! У них практика – ты освобождаешь ее от практики. Все должны таскать в библиотеке книги, а она не должна. Ей тяжело. Отдаешь ей свою дубленку, сама всю зиму ходишь в лыжной куртке. Все – пыль населения, а она звезда в тумане. Подожди, она начнет курить, а ты умиляться и говорить, что это патология одаренности.

– А ты держишь ее под плетью, как раба. Нарабатываешь в ней комплексы неполноценности.

Чувствуя поддержку одной из сторон, Наташа рыдает с упоением.

– Поди к себе в комнату, – распоряжается Лена. – Поди и подумай.

– «Поди и подумай», – передразнивает Алексей. – Английское воспитание. Англичанка. Взять бы сейчас ремень и высечь. Чтобы сесть не могла. Не хочет учиться из любви к знаниям, пусть учится из страха. Но учится! У нее же ни к чему нет никакого интереса. Никого не любит. Ничего не делает. И выражение лица, как у мизантропа.

– Алеша… – тихо, вкрадчиво окликает Лена.

– Ну что «Алеша»?

– Она же в тебя, – тихо, как по секрету, говорит Лена. – Что ты от нее хочешь?

– Я не хочу, чтобы она была в меня. Я себе не нравлюсь. Я себя терпеть не могу. Поразительно. Она взяла все худшее от тебя и все худшее от меня.

– А получилось замечательно.

– Вот и говори с тобой… Зачем тебя врачиха вызывала?

– Да ну ее! И кого набирают? Кого выпускают? Врач, называется…

– А в чем дело?