Борис Хазанов - Чудотворец

«Ты не доверяешь людям, — возразил мой отец, — какая же это вера, если она нуждается в таких примитивных доказательствах? Бог не щедр на чудеса. Немного стоит вера, которую покупают с помощью фокусов. — И он желчно усмехнулся. — Это и я умею».

«Будьте свидетелями, — закричал апостол, — он называет чудеса

Господни фокусами!»

«Могу продемонстрировать, — сказал мой отец, — пожалуйста…»

Он разинул рот, выпучил глаза, вобрал в себя сколько мог воздуха и изрыгнул синее пламя.

Народ так и ахнул.

«Вот это да, — сказал кто-то. Оживление охватило толпу, люди смеялись, свистели. — Давай еще!»

«Ты базарный фокусник, — сказал Петр, — видели мы таких чудодеев. А ножи глотать ты умеешь? Голубей вытаскивать из-за пазухи?»

«Могу, отчего же, — отвечал мой отец, стараясь сохранять невозмутимость. — Адела, подойди-ка». Он осторожно опустил два пальца, средний и указательный, в ложбинку между ее грудями и ловко вытянул оттуда платочек, встряхнул его — платок развернулся в пеструю шаль. Отец быстро собрал ее, скатал между ладонями, швырнул мячик в небо, он превратился в голубя и сел на крышу.

«Молодец, — сказал апостол и повернулся к сотнику: — Дай ему денег. — Он захлопал в ладоши. — Люди! Этот человек повеселил вас, скажем ему за это спасибо. А теперь я хочу продолжить…»

«Нет, постой, это все были игрушки, — проговорил мой отец. Его охватило какое-то мрачное вдохновение. — Слушайте, — сказал он, озираясь, — пусть кто-нибудь принесет лестницу».

«Что? — спросил Петр, нахмурившись. — Лестницу? А-а! Теперь я знаю, кто ты такой. Ты Симон Маг. Ты враг нашей веры и поплатишься за это, как поплатились другие. Господь расточит врази своя…»

«Эй, вы, живо!»

«Ты с ума сошел», — прошептала Адела.

«Молчи. И пусть принесут шофар! Есть в вашей деревне синагога?.. Пусть трубят в рог! Музыку!»

Он стоял возле лестницы, прислоненной к дому, и нервно потирал руки. Толпа приготовилась к занимательному зрелищу. Петр сложил руки на груди и с холодным презрением смотрел на моего отца.

«Боже, что делать, — бормотала Адела, — Юзя… ты бы хоть… Боже, останови его…»

Мой отец быстро влез на плоскую крышу дома сотника. «Пособите мне!» — крикнул он оттуда.

Какие-то ребята стали поднимать лестницу, я присоединился к ним. Мой отец втащил лестницу на крышу, укрепил у подножья башни и полез вверх. Ветер трепал его волосы и белое одеяние.

Произошло следующее: мой отец стоял на верхней перекладине лестницы, и в наступившей тишине было слышно, как он приговаривает что-то, не то произносит заклинание, не то молится. Внизу раздался слабый блеющий звук, это синагогальный служка трубил в выдолбленный рог. Потом звук повторился. Отец стоял, точно артист в цирке перед изумительным и опасным номером. Все быстрей и громче становилось его бормотанье. «Элохим, Элохим…» [10] «Элохим, Элохим...» (др.-евр.) — Боже, Боже... — повторял он, затем с величайшей осторожностью оторвал ногу от лестницы, согнул в колене и уперся ею в стену башни, другая нога стояла на перекладине; его ладони ощупывали шершавый камень, он искал опору. И наконец, с силой оттолкнувшись, так что лестница упала с грохотом на крышу, он отделился от башни и повис в воздухе. Одна сандалия сорвалась с его ноги и упала на землю. Он парил в воздухе!

Он парил над толпой, раскинув руки и болтая ступнями, с закинутой кверху головой, и в эту минуту напоминал ребенка, которого положили на живот. Стояла мертвая тишина, пораженная толпа, как один человек, поворачивала головы вслед за ним. Его понесло в сторону. Он терял высоту и, пытаясь взлететь, бил и сучил ногами. Адела схватила меня за руку, толпа заколыхалась. Мой отец несколько раз перевернулся в воздухе и упал на землю. Мы подбежали к нему. Кучер Владимир, который тоже стоял в толпе, протолкался к нам.

Отец лежал на земле и широко открытыми глазами смотрел в небо. Женщины причитали. Кто-то в толпе сказал: «Поделом ему!» — «Как не стыдно так говорить, — отозвался другой голос, — человек разбился, а они рады…»

«Где у тебя болит? — спросила, стоя на коленях, Адела. — Ты меня слышишь?» Она обвела глазами собравшихся. «Что вы тут толпитесь, как бараны, нечего на него глазеть…» — сказала она с тоской. Толпа молча раздвинулась. Апостол Петр с суровой миной приближался к нам, за ним Корнилий и еще кто-то, сзади несли носилки. Мой отец не издал ни единого стона. По-прежнему, точно вглядываясь во что-то, он смотрел неподвижным взором перед собой. Корнилий велел нести его к себе в дом.