Андрей Ефремов - Искусство уводить чужих жен

– Сонечка, – спросил Филипп осторожно, – а вы не заказывали сорокоуст?

Похорошевшая от выпитого Соня сказала, что не заказывала и что все это сделает он – милый Филя.

– Потому что, знаете, мне кажется, что это будет грех еще хуже убийства. – И тут она выпила вторую и сказала, что сделанного не воротишь и что не это самое страшное. После этих слов она всхлипнула, отхлебнула прямо из горлышка, но не заплакала, а связно и коротко рассказала о мнимом поединке.

– Нет, Филя, вы посмотрите, что получается! Мало того, что я любимого своими руками… Так еще тот, ради кого я это сделала, это у меня и крадет. И будет теперь всю жизнь ходить передо мной как герой. А я – терпи! Филя, а может, он знает, что я это сделала? Знает, что я теперь буду молчать, и пользуется. Всю жизнь будет пользоваться! Выходит, я Гошеньку, любимого своего Гошеньку, своими руками – зря!

– Соня, вам нужно успокоиться, – Филипп сказал это так твердо, что и сам удивился. Соня подняла на него свои хорошенькие заплаканные глазки и сказала, что да, успокоиться ей не мешает. Но в том-то и дело, что ей теперь и за всю жизнь не успокоиться. «Но все-таки мы пойдем на чашку чаю». – «Хорошо. У меня еще осталось на пять маленьких рюмочек».

Они молча проехали два перегона в метро, вышли и двинулись вдоль Большого. Соня жаловалась, что у нее кружится голова, просила остановиться и подолгу отдыхала, припав головой к плечу Филиппа. Когда они свернули в улицу Красного Курсанта, Соня заплакала в голос, но быстро с собою справилась. Около дома, где жил доктор Федя, она сказала:

– Вы снова правы, Филечка. Если где и устраивать поминки по моему милому Гоше, то только здесь. Вы знаете про меня все, а этот друг, наверное, и сам догадается. Дайте мне честное слово, что этот друг не будет на меня доносить.

Доктор Федя отворил дверь, и тут же по глазам его стало ясно, что Сонечка ему понравилась. Сонечка это тоже заметила и приободрилась. Не было, впрочем, дурацкого стреляния глазами и игры с выбившимся локоном. Просто шаги ее стали тверже, и липкий пот на ладонях подсох.

В комнате они уселись за круглый стол, и Соня спросила у Федора, не найдется ли у него маленьких рюмочек?

– Водки у меня осталось мало, – объяснила Соня, – не бегать же нам в ларек за подкреплением.

– Водка у меня есть, – сказал изумленный Федор, – но сдается мне, что с этим лучше повременить. По некоторым индивидуальным показаниям водку пить еще рано. Не до водки тут, ребята!

И тут за стеной раздалось пение кроватных пружин, кашель, шлепанье тапок, и явился Кукольников.

– Сонетка! – он качнулся, но устоял. – Как я люблю тебя, Сонетка! Ты знаешь, что я чуть не сдох от любви к тебе?

– Живой, – тихо и неуверенно проговорила Соня. – Бледный, зеленый, худой – такие только живые бывают. Ох! – выдохнула Соня совсем тихо и обмерла.

– С вами не соскучишься, – сказал Федя, мягкой ладонью подержал Сонин пульс и потеребил ей ухо. Соня открыла глаза.

– Гошенька! – она оглядела стол, но так как Федор рюмок еще не достал, отхлебнула из бутылочки. – Тебя Бог спас! Ты не от любви умирал. Я тебя убить хотела, а Бог тебя взял и спас неизвестным способом.

– Сонька! – придерживая разъезжающийся халат, Кукольников подошел и звонко, как здоровый, поцеловал Соню. Доктор Федя успел: поймал его и усадил. Потом он быстро и зорко оглядел присутствующих, что-то пробормотал и рюмочки на скатерти расставил. Рюмочки были крохотные, хоть из пипетки их заправляй, стекло же багровое с черными дымными сгустками.

– Как это у вас… – сказала Соня с уважением и тут же необычайно искусно разлила водку.

– За тебя, Сонька, за тебя! – Кукольников вскинул руку со шрамом и выпил, не дожидаясь остальных. Филипп с Федором посмотрели друг на друга и свои рюмочки придержали на полпути. Софьино личико померкло, и она даже не заметила, как выпила свое.

– Кукольников, – проговорила она, – это я, твоя Сонетка, говорю тебе при свидетелях: я тебя отравила.

– Сонька! – Кукольников сиял, и даже тошнотворная зелень его физиономии выглядела как праздничное убранство. – Это от жизни! От проклятой жизни! Но мы все вправим и исправим. Все будет, как ты скажешь.

– Дурак! – тяжело и с ненавистью проговорила Софья. – Это я, я, кретин ты жизнерадостный, это я убивала тебя, да почему-то не убила. Я тебя приговорила, я же и отравила. Я-наводила-порядок-в-своей-жизни. Думаешь, только мужикам можно? Думаешь, если Сонетка, значит, только для койки и гожусь…