Андрей Ефремов - Искусство уводить чужих жен

И против воли погружаясь в этот чудовищный спор, Филипп принялся доказывать, что ему нельзя, невозможно, страшно убивать друга.

– Это стыдно! – крикнул он наконец, так что идущая впереди тетка обернулась и язвительно сказала:

– Видали, спохватился. Раньше стыдиться надо было!

– Значит, мне самой, – сказала Соня. – Ну и черт с вами!

Не доходя метров пятидесяти до дверей факультета, Гордеев увидел нового ректора. Лучась утренней улыбкой, ректор совершал сложные движения у ветхого факультетского крылечка. Плотно приставляя пятку к носку, он обошел приставными шагами трухлявый бетонированный порог, записал что-то, потом пошлейшей деревянной линейкой измерил высоту осыпающегося бетона. Филипп, было, задумался, отчего ему не хочется попадаться на глаза ректору (не водилось за ним решительно никаких достойных ректорского внимания грехов), но решительно себя одернул, суемыслие прекратил и тут же увидел студентку Мамай, которая стояла, прислонившись к неохватному тополю. Убогая осенняя листва с жестяным шуршанием выпадала из кроны, скукоженные листья пролетали перед Надиным лицом, она же не отрываясь смотрела на Гордеева, как будто ждала, когда он ощутит давление ее взора.

А Филипп не на шутку обрадовался и обрадовался еще больше, когда понял, что Надя его радость увидела. Он подставил ладонь падающему листу и поднес его Наде. Студентка Мамай с очень серьезным лицом листок взяла и поблагодарила.

– Скажите мне, Надежда, отчего никто не хочет идти мимо ректора? Что за опасения? Говорят, он очень приличный человек.

– У нас про человека еще и не такое скажут, – отозвалась Надя. Она сосредоточенно глядела себе в ладонь и осторожно раскручивала пойманный Филиппом листок. Наконец пересохшие жилочки не выдержали, и листок лопнул. – То-то и оно, – сказала Надежда и посмотрела на Филиппа.

– Филипп Юрьевич, – сказала она, стряхивая с ладони зелено-бурый прах. – Давайте разойдемся миром.

– Что за черт? – изумился Филипп. – С какой это стати нам расходиться миром, если мы не начали воевать?

– Вы шутите. Вы все шутите. Муж залез ко мне в черновики, и теперь у него, видите ли, идея: он боится, что теоретическое изучение супружеских измен перейдет в практическую фазу. Что вы на это скажете?

– Собачий бред! – сказал Филипп. – Не может ваш муж быть таким олухом.

– Так-так. Зря вы мне не поверили. Тогда слушайте. Милый Филипп Юрьевич, все это добром не кончится.

– Э-э, – махнул рукой Филипп, – сколько было студентов, и все, слава Богу, целы.

– Вам меня совсем не жалко, – сказала Надя. – Вы хотите, чтобы я сказала все до последней буковки. Так вот вам!

И Надя с неожиданной ясностью объявила Филиппу, что он и его друзья добром не кончат.

– Вы сами не заметите, как оно вокруг вас соберется, и тогда всем … – Тут Надя сказала общеизвестную грубость, надеясь, видимо, что дальше Филипп не захочет слушать. Лицо у него и в самом деле покривилось, но разговора он не прервал. – Фу, – сказала Надя. – Ничем вас… Вот слушайте. У вашей Сони есть собачка или там канарейка на жердочке? Очень плохо. Зверюшки… Зверюшки все чувствуют. Вы бы еще выслеживали друг друга, вы бы водили Соню от одного к другому, все бы делали вид, что они знают, что будет дальше. А зверюшки бы уже померли. А потом бы вы померли, Филипп Юрьевич. Потому что вы хотите всех помирить, а как их помирить, если они уже могилку выкопали и только договориться не могут – кому в эту могилку лечь, и глазки закрыть, и ручки сложить? Вот вы туда и ляжете. А я не хочу!

– Уверяю вас, боязливая студентка Мамай, никто вас не собирается толкать в могилу. Да и нет никакой могилы!

– Есть, есть, – тихонько сказала Надежда, поймала пролетавший мимо листок и отдала Филиппу. – А это от меня вам. А я, к вашему сведению, могил не боюсь. А боюсь я, что встанем мы с вашими замечательными друзьями над вашей могилкой и будем говорить, какой вы были замечательный. Так уж я лучше пошлю ваш курсовую куда подальше, а вместо меня к вам Серега Вертихвостов придет. Он всем надежды подает. И вам подаст. И тема ему в кайф.

– Значит, Вертихвостов, – сказал Филипп угрожающе. – Ловко вы мной распорядились.

Тут Надя Мамай закусила губу и сказала Филиппу, что пора бы ему и привыкнуть, что им и без нее распоряжаются все, кто дотянется. Она, как видно, хотела сказать что-то еще, но, увидев, как побледнел Гордеев, смолкла испуганно.

– Да-да, – сказал Филипп, – вы, конечно, правы. И вся эта история с телефоном была непростительной импровизацией. Я, может, первый раз в жизни заставил другого человека сделать по-моему. Первый раз, понимаете, Надя? Какое-то подлое вдохновение. А теперь вы уйдете, и случись теперь что-нибудь неприличное, такое, что постороннему не объяснишь, не докажешь, такое, что своими руками ничего не сделать… Вы что думаете, я себе тут же другую студентку найду? Или, может, я Вертихвостова к Соне пошлю? Вот, мол, вам еще один сослуживец. И что вы обо мне так странно тревожитесь? Сами тревожитесь, а сами сбежать хотите. Подумаешь – могила! Может, так оно и следует. И нечего перекладывать на козла Вертихвостова свои заботы!