Андрей Ефремов - История о трех пистолетах

– Будут тебе, блин, хорошие руки, – пообещал Геннадий, – припаяют срок, так не будешь где попало пистолетами торговать.

– Ты прав, – сказал Перстницкий, – но что же делать, если настала последняя крайность? И потом – может, обойдется.

– Обойдется тебе… Жди… Ты что с голоду помирал?

– С голоду? Почему с голоду? Что за гадость помирать с голоду. А, я понял! Так я продавал не из-за денег. Понимаешь, какая штука. Пистолет – хитрая машинка. Он тебя рано или поздно стрелять заставит. Хочешь ты или не хочешь – заставит. И вот закавыка: стрелять пора, а я не могу, боюсь. А он требует. Лежит в столе и требует. Тут хочешь не хочешь, побежишь продавать.

– Мудило, – сказал коммерсант. – Утопил бы в Фонтанке и …

– Нет, – сказал Перстницкий строго и даже пальцем помахал перед нашими физиономиями. – Этого-то и нельзя! Ни в коем случае нельзя. Утоплю я его в Фонтанке, и пропали деньги. А если деньги пропали, на что я другой пистолет куплю? Хочешь не хочешь – приходится продавать.

Интересный начинался разговор. Геннадий с Сенной облизнулся и придвинулся к Ивану. Я тоже ощутил нервную щекотку. Кажется, даже наркоман стал прислушиваться. И тут Иванушка замолчал и даже несколько переменился в лице. Вернее всего будет сказать, что он окаменел. Черт побери! У него и глаза стали как у древних бюстов – без зрачков. А когда у человека такие глаза, яснее ясного: он разговаривать не будет. Вернее сказать, он не видит, с кем ему разговаривать. Тут-то нас и забрало.

Согласитесь, время настоящих тайн прошло. Гнусные и тщательно скрываемые секреты – это пожалуйста, этого сколько угодно! А вот тайна, настоящая тайна, от которой не рухнет карьера, не рассыплется в пыль состояние, а просто перехватит горло, стиснет сердце, и сделается жарко глазам – такая тайна уже почти чудо, и устоять перед ней невозможно. Именно так. Вот тут, в этой вонючей каталажке, нас перестал тревожить собственный завтрашний день, и вся сила нашего стремления узнать сошлась на Иванушке Перстницком. Он, однако ж, на все это наплевал и продолжал молчать.

– Мужик, – сказал ему Геннадий. – За базар отвечать надо. Ты нас типа раздрочил, а теперь чего?

– Да, – решил я поддержать коммерсанта, – глядя на вас, трудно предположить, что вы перепродаете оружие, чтобы снискать хлеб насущный. У вас просто не то лицо.

– Морда лица, – сказал коммерсант внушительно.

– И что вы там говорили о том, что вам стрелять пора?

Перстницкий, прищурившись, глядел куда-то в сторону Маркизовой лужи.

– Ну, блин! – подал голос наркоман. – Это ж все равно, что баян есть, а вколоть некуда. Говори, жаба! – Он, оказывается, очухался.

И вот мы трое принялись грозить, стыдить и уговаривать нашего сокамерника так, будто его откровенность могла спасти нас от Бог знает каких несчастий. А могли бы, могли бы подумать о том, что в таких интерьерах молчать пристало. Но вот что я думаю: именно глупое наше нетерпение убедило Иванушку, что этот рассказ не сулит ему никаких бед. Скажу больше, он был не так уж неопытен, добрый человек Иванушка, и мысль о безвредности наших бесед наверняка перетекла в размышления о возможных выгодах. Тут ведь дело не в прямой корысти, иной раз рассказать о себе правду это все равно что получить лицензию на дальнейшую жизнь – уж я это шкурой своей знаю – а из рассказа как раз и выходило, что с дальнейшей жизнью у Ивана Перстницкого были самые серьезные затруднения.

Но наш повествователь не хотел начинать просто так и, по-прежнему глядя в неизвестное нам пространство, спросил:

– Про что же вам рассказать?

И тут оказалось, что вопросик этот совсем непрост. Я чуть было не ляпнул «про пистолеты», но удержался. А вот коммерсант что-то важное про Иванушку понял. Он покряхтел и сказал:

– Что прет, то и говори.

Перстницкий рассмеялся и поглядел на нас иначе. Он сказал:

– Поймали.

И безо всякого перехода начал:

– Двенадцать лет назад, когда случился путч, я учился в Политехе. Ночью, когда ожидались танки, штурм и общее светопреставление, я с такими же балбесами торчал у баррикады на Вознесенском проспекте. У нас были ледорубы, и в случае чего не сносить бы нам головы.

Тут Геннадий с Сенной сказал, что в ту ночь он тоже был на Вознесенском и что – да, видел каких-то с ледорубами, которые останавливали машины и сливали в бутылки бензин.

– Так это мы и были, – сказал Иванушка. – У нас был один кадр, который откуда-то знал, сколько нужно бутылок, чтобы зажечь танк и сколько нужно танков, чтобы заткнуть Вознесенский. Теперь у него секс-шоп. Короче, минут через тридцать у нас начались перебои с бутылками, а так как настроение было боевое, решено было разбить ларек ради святого дела демократии. Вот мы с нашим специалистом по зажиганию танков и отправились. Ларек был неподалеку, ледорубы сами просились в дело, и мы рассчитывали управиться в десять минут. Однако когда мы подошли к намеченному заведению, нам открылись чудные картины. Прежде всего, ларек уже был взломан, и бутылок в нем кроме случайно разбитых не было ни одной. Бутылок не было в ларьке, но весь их запас обнаружился метрах в пятидесяти. Вдоль облупленной стены стояли сотни полторы наших бутылок и испускали сильнейший запах бензина. Перед этим арсеналом прохаживалась девчонка и цепко оглядывала каждого, кто пробегал мимо. Завидев нас, она свистнула.