Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

Симон много навезла для обеда: вырезку, лук, бобы, морковь, петрушку, авокадо, оливковое масло, уксус, соль, чеснок, бутылку красного бургундского, штопор. Он отнес еду на несколько ярдов в кусты, вынул из коробок и вывалил. Приправы положил в кухонный шкаф. Вино и штопор упаковал в чемодан. Пообедав виски и мороженым, лег на нижнюю кровать и немного поспал. Когда не мог больше спать, прикончил виски, пошел в контору, расплатился и позвонил в Андиамо, вызвав машину до аэропорта. На следующий день рано утром он был в Лондоне.

– Ну, что вы думаете? – спросил Ронни Апплиард. – У нас демократия – или по крайней мере так нам твердят. Предполагается, что мы люди ответственные, способные разобраться в том, что читать и смотреть в театре и кино, и никакие безымянные чиновники за нас не решат этого. Недавно, как мы слышали, в России был большой поворот к свободе творчества – фермент новых идей, творческий взрыв; ограничения и старые консервативные отношения были сметены или по крайней мере поставлены под сомнение. Неужели в нашей стране мы так привержены традициям, что не ответим на этот вызов? Могу только надеяться, что ответим. Ну, на сегодня это все для «Взгляда». Увидимся в среду. Пока.

Музыка титров, звучавшая так, как, по мысли 1955 года, должна звучать музыка 1975-го, начала свою атаку (происходившую трижды в неделю). Ронни сделал вид, что беседует с гостями – лысым пухлым режиссером, у которого щеки, как груши, и огромным писателем дикого вида. Они спорили о свободе культуры. Дискуссия была первоклассной – невероятно оживленной, откровенной; беседа велась всерьез, о разногласиях не договаривались заранее. Режиссер утверждал, что в социалистических странах художник гораздо свободнее, чем в условиях капиталистической идеологии; писатель, со своей стороны, говорил, что свободнее лишь чуточку. Ронни с разработанной, обдуманной искренностью внушал, что здесь, вероятно, хоть разок, ха-ха-ха, истина и впрямь где-то посреди. Обе стороны приняли его компромиссную формулу – русский писатель, скажем, ЗНАЧИТЕЛЬНО свободнее своего британского коллеги.

– Ну, надеюсь, мы дали им о чем подумать, – сказал режиссер.

– О, это было… – сказал Ронни, махнув рукой и покачав головой, словно не нашел нужных слов. Это происходило с ним постоянно после возвращения из Америки, уже больше двух недель. Не во время передачи – он был слишком профессионал, чтобы мозговые явления или клиническая афазия поразили его при работе, – но дьявольски часто, когда он не работал. Сделав усилие, Ронни добавил: – Постарались немножко расшевелить их.

– Правда? – воскликнул режиссер. – Разве не так? Когда я думаю, как эти ужасные типы захватывают ТВ и прессу и везде твердят, что наша система непревзойденная и превзойти ее невозможно и… я просто понять не могу! Другую точку зрения – точку зрения меньшинства. – просто НУЖНО изложить! Интересно, не сделает ли общественное мнение то, чего не удалось в результате уроков Вьетнама? Интересно, интересно, мог ли я уговорить совет по искусству раскошелиться?

– Он для того и существует, – сказал писатель, проводя ручищей, похожей на ласт подводника, по своим лохмам.

Ронни закурил.

– Безусловно, – сказал он убежденно. Погасла последняя картинка на мониторе.

– О'кей, студия, спасибо! – крикнул распорядитель сцены.

Ронни и двое остальных встали. Приблизился, скрестив руки на груди ладонями наружу, режиссер – не лысый толстяк из театра, а бородатый Эрик (на сей раз в кожаной куртке). Это был высший знак одобрения, намного превосходящий поднятую кверху руку и уступающий только кулаку, прижатому к плечу.

– Великолепно, – сказал он высоким монотонным голосом. – Просто великолепно. Свыше миллиона начальников, а что толку? Настоящий довод! Источник жизненной силы! Живая вода для нашей несчастной младенческой формы искусства. Очень вам благодарен, Дэвид и Питер. Славно сделано, Ронни. Да, Билл Хамер звонил две минуты назад. Хочет, чтобы вы зашли выпить с ним в гостиную «А» – ту, что через мост, в новом корпусе.

Ронни сказал, что знает, где это, и ушел. Он не видел Хамера после Форт-Чарльза, будучи не в состоянии вынести встречу с ним. Мысль услышать вести о Симон, хоть и несвежие, заставила его суцшюжно глотнуть несколько раз. У него не было никаких сведений с того дня, как они расстались. Вернувшись в Англию, первые дни он был не в силах расспрашивать о ней. Вместе с толстой Сусанной кем только они не прикидывались, названивая в Итон-сквер. Мисс Квик нет дома. Она в отъезде. Где? В отъезде. Нет, когда она вернется, сказать нельзя. Отвечавший голос ни разу не принадлежал рыжему коротышке дворецкому; это, помимо прочего, внушало мысль, что компания действительно за границей, если уж не в «Широких Лугах», то в Йоханнесбурге, Джакарте или еще где-то проводит зиму. Но если Симон должна стать миссис Мэнсфилд, они скоро вернутся в Лондон, ибо союз этот может быть освящен только в лондонской церкви. Ронни весьма внимательно изучал колонки свадебных оглашений, не очень сознавая, что сделает, увидев роковые имена. Знал только, что сдаваться не намерен, – нет еще! – и мог представить себя в день свадьбы готовым ринуться поцеловать невесту и бросить бомбу в жениха. Но покамест – никаких признаков.