Марио Льоса - Город и псы

– Ты лучше о чем-нибудь размышляй, – сказал Альберто. – Кто его знает, сколько мы тут проторчим. Может, месяц. Лучше про баб не вспоминать.

– Я не такой, как ты, – жалким голосом сказал Холуй. – У меня нет характера. Я хотел бы ее забыть, а вот не могу. Если я и в эту субботу не выйду, я сойду с ума. Скажи, она про меня спрашивала?

– А ну ее! – сказал Альберто. – Я и видел-то ее пять минут, даже не зашел. Сколько тебе повторять? Я ее и разглядеть не успел.

– Почему ж ты не хочешь ей писать?

– Потому, – сказал Альберто. – Не хочу, и все.

– Странно, – сказал Холуй. – Ты всем пишешь письма. А мне не хочешь…

– Других я не знаю, – сказал Альберто. – И вообще, не хочу я писать. Денег мне сейчас не надо. На кой мне деньги, если я тут торчу?

– В следующую субботу я выйду, – сказал Холуй. – Не выпустят – сбегу.

– Ладно, – сказал Альберто. – Пошли к Паулино. Осточертело все, напьюсь.

– Иди, – сказал Холуй. – Я тут посижу.

– Боишься?

– Нет. Просто не люблю, когда ко мне вяжутся.

– Никто к тебе приставать не будет, – сказал Альберто. – Пошли напьемся. Полезут к тебе с шуточками – дай в рыло, и все. Давай, давай. Пошли.

В спальне почти никого не было. После второго завтрака все десять штрафников легли на койки покурить; но Питон подбил кое-кого пойти к Паулино, а остальные ушли с Вальяно во второй взвод, где штрафники резались в карты. Альберто и Холуй встали, закрыли шкафы и вышли. Ни у казармы, ни на плацу, ни во дворах никого не было. Молча, засунув руки в карманы, они шли к «Жемчужине». День был тихий, теплый, пасмурный. Вдруг кто-то хихикнул. В траве, неподалеку, валялся кадетик, надвинув на глаза берет.

– Не заметили? – веселился он. – Я мог бы вас запросто кокнуть.

– Не узнаете старших по чину? – сказал Альберто. – А ну, смирно!

Кадетик вскочил и отдал честь. Улыбки как не бывало.

– Много там народу? – спросил Альберто.

– Нет, сеньор кадет. Человек десять.

– Да вы лежите, лежите, – сказал Холуй.

– Куришь, псина? – спросил Альберто.

– Да, сеньор кадет. Только сигарет нету. Хоть обыщите. Две недели без увольнительной.

– Ах ты, бедняга, – сказал Альберто. – До слез довел! Держи. – Он вынул пачку сигарет; кадетик смотрел недоверчиво и не решался протянуть руку. – Бери две, – сказал Альберто. – Смотри, какой я добрый.

Холуй рассеянно глядел на них. Кадетик робко протянул руку, не сводя глаз с Альберто, взял две сигареты и улыбнулся.

– Большое спасибо, – сказал он. – Вы очень хорошие.

– Не за что, – сказал Альберто. – Услуга за услугу. Вечером придешь, постелешь мне койку. Я из первого взвода.

– Слушаюсь, сеньор кадет.

– Идем, – сказал Холуй.

В закуток вела дверца – лист жести, прислоненный к стене. От малейшего ветерка дверца падала. Альберто и Холуй оглянулись и, убедившись, что начальства нет, подошли ближе. За дверцей, заглушая хохот, гремел голос Питона. Альберто подошел на цыпочках, нажал на дверцу обеими руками, жесть звякнула, и в отверстии показались испуганные лица.

– Всех под арест! – сказал Альберто. – Пьянчуги, поганцы, идиоты, р-разгоню!

Они стояли у входа; Холуй смотрел покорно и робко из-за спины Альберто. Кадеты валялись на полу. Один по-обезьяньи ловко вскочил и встал перед Альберто.

– Заходи, – сказал он. – Скорей, скорей, а то увидят. И давай без трепотни, влипнем из-за тебя.

– Ты мне не тыкай, дикарь вонючий, – сказал Альберто входя. Кадеты снова повернулись к Паулино – тот хмурился, его раздутые губы приоткрылись, как края ракушки.

– Чего завелся, беленький? – сказал он. – Загреметь отсюда захотел или что?

– Или что, – сказал Альберто, растягиваясь на земле.

Холуй лег рядом. Кто-то водрузил на место дверцу. Среди распростертых тел Альберто заметил бутылку. Он потянулся за ней, но Паулино схватил его руку.

– Пять реалов глоток.

– Ворюга, – сказал Альберто.

Он вынул бумажник и протянул Гибриду пять солей.

– Десять глотков, – сказал он.

– Один будешь пить или с дамочкой? – спросил Паулино.

– На двоих.

Питон заржал. Бутылка пошла по кругу. Паулино считал глотки и, если кто жульничал, вырывал бутылку. Холуй выпил, закашлялся, и глаза его наполнились слезами.

– Всю неделю вместе ходят, – сказал Питон, тыкая пальцем в Холуя и Альберто. – Хотел бы я знать, что там у них.

Положив голову на руки, Альберто смотрел на Холуя; маленький рыжий муравей бежал по его щеке, а Холуй, кажется, не чувствовал. Глаза его влажно блестели; лицо было бледное-бледное. Альберто перевернулся на спину, лег головой на землю и увидел наверху кусок жести и кусок серого неба. Холуй наклонился к нему. Не только лицо – и шея его, и руки были совсем белые, в синей сеточке вен.