Марио Льоса - Город и псы

– Хватит, – сказал голос – Теперь на мотив болеро.

Потом он пел на мотив мамбо и на мотив креольского вальса. Потом они сказали:

– Вставай.

Он встал, утерся, вытер ладонь о штаны. Голос спросил:

– Кто ему сказал вытирать рожу?

Никто не говорил. Рты открылись снова, он машинально закрыл глаза и не открыл, пока это не кончилось. Голос произнес:

– Рядом с вами, пес, два кадета. Станьте «смирно». Так, хорошо. Эти кадеты заключили пари, вы будете судьей.

Тот, что справа, ударил первым, и Холуй ощутил жгучую боль в руке. Почти сразу ударил левый.

– Хватит, – сказал голос. – Кто бьет сильней?

– Левый.

– Ах, так? – спросил другой голос. – Значит, я сплоховал? Что ж, попробуем еще раз. Держитесь.

Холуй покачнулся, но устоял – кадеты, сгрудившиеся вокруг него, не дали ему упасть.

– А сейчас вы что скажете? Кто сильней?

– Оба одинаково.

– Он хочет сказать, ничья, – уточнил голос. – Значит, надо переиграть.

Через несколько секунд голос осведомился:

– Что, пес, руки болят?

– Нет, – сказал Холуй.

Так оно и было: он перестал ощущать свое тело и время. Он видел тихое море у порта Этен [8]и слышал мамин голос: «Осторожно, Ричи, там скаты», – и мамины длинные спасительные руки тянулись к нему, и солнце пекло ему лицо.

– Врете, – сказал голос. – Если не больно, чего вы плачете?

Он подумал: «Кончили». Но они только начинали.

– Вы пес или человек? – спросил голос.

– Пес, сеньор кадет.

– Что ж вы стоите? Псы ходят на четвереньках.

Он наклонился и, коснувшись руками пола, ощутил нестерпимую боль. Рядом, тоже на четвереньках, стоял еще один мальчик.

– Так, – сказал голос. – Что делают псы, когда встречаются? Отвечайте, кадет. Я вам говорю.

Холуй почувствовал пинок в зад и быстро ответил:

– Не знаю, сеньор кадет.

– Дерутся, – ответил голос. – Кидаются друг на друга, лают и кусаются.

Холуй не помнил мальчика, которого крестили вместе с ним. Он был низенький – наверное, из последних взводов. Лицо его исказилось от страха; не успел голос кончить, он залаял, будто взбесился; и Холуй почувствовал на плече собачьи зубы, и сам напрягся, и кусался, и лаял, и ничуть не сомневался все это время, что кожа его покрылась жесткой шерстью, нос и рот превратились в морду, а хвост хлещет бичом по спине.

– Хватит, – сказал голос. – Вы выиграли. А малек подкачал. Он не пес, а сучка. Вы знаете, что делают пес и сучка, когда они встречаются?

– Нет, сеньор кадет, – сказал Холуй.

– Лижутся. Сперва обнюхиваются, потом лижутся

А затем его выволокли из комнаты и потащили на спортплощадку, и он не помнит, был еще день или уже стемнело. Там его раздели и приказали плавать на спине по треку, вокруг футбольного поля. А потом его опять пригнали в казарму, и он стелил кровати, и пел, и плясал на шкафу, и изображал киноактеров, и чистил ботинки, и лизал пол, и насиловал подушку, и пил мочу, все как во сне, как в лихорадке, и вдруг он оказался у себя на койке и подумал: «Убегу. Завтра же убегу». Было тихо. Кадеты смотрели друг на друга Их избили, оплевали, размалевали, обделали, но вид у них был серьезный и даже важный. В ту самую ночь, после отбоя, и родился Кружок.

Они лежали, но никто не спал. Горнист ушел со двора. С одной из коек кто-то поднялся, пересек комнату, вышел в умывалку – закачались створки двери. Потом до них донеслись утробные, воющие звуки, и почти сразу кадет зашелся в громкой и страшной рвоте. Чуть ли не все вскочили с коек и, как были босые, кинулись к нему. Вальяно, худой и длинный, стоял посреди умывалки, залитый желтоватым светом, и держался за живот. Кадеты не подходили, они смотрели, как при каждом приступе корчится черное лицо. Наконец Вальяно подошел к умывальнику и вытер рот. Тогда все заговорили, заволновались, задвигались, поливая отборной бранью четвертый курс.

– Так нельзя. Надо что-то делать, – сказал Арроспиде. Его белое лицо выделялось среди медно-смуглых, резко очерченных лиц. Кулак дрожал – Арроспиде был нервный.

– Позови этого, Ягуара, – предложил Кава. Так они в первый раз услышали его имя.

– Кого? – спросил кто-то. – Он из наших?

– Да, – сказал Кава. – Он не встал. Первая койка, у самой умывалки.

– На что нам Ягуар? – сказал Арроспиде. – Сами справимся.

– Нет, – сказал Кава. – Он не такой, как все. Его они не крестили. Я сам видел. Он им опомниться не дал. Нас с ним вместе вели на спортплощадку, туда, за корпуса. Он им в рожу смеялся, говорил: «Значит, крестить собираетесь? Посмотрим, посмотрим». А их было человек десять.