Анатолий Тосс - Попытки любви в быту и на природе

Ну да, — снова согласился Инфант, громко шаря впопыхах по карманам в поисках проездных денег. Да он вообще бы все сейчас ей отдал от страха разоблачения и ради сохранения своей мужской глубинной девственности.

А потом, как мы догадались, машина оказалась пойманной и без промедления погнала их обоих на окраину необъятной Москвы в отдельную от мамы-пенсионерки комнату.

А мы сидели на Тверской-Ямской, пили вино, отходили от стресса, радовались продолжающейся жизни, тому, что она не оказалась прерванной глупым капитанским выстрелом. И вообще радовались, что так, в общем-то, удачно выбрались из тяжелой бытовой ситуации. Особенно нам с Илюхой приятно было.

Бутылка закончилась, мы открыли другую и все слушали, слушали, как Инфантова девушка на заднем сиденье наваливалась на Инфанта и пыталась вытереть у него со щек бутафорскую клюквенную кровь. А он все упирался, и все слюнявил носовой платочек, и все тер щеки сам, не подпуская к ним девушку. Как ни странно, ему это удавалось, еще и потому, наверное, что девушка не смогла полностью расправить все свое могучее тело на узком сиденье малогабаритной колымаги.

Потом, когда, похоже, Инфант утерся настолько основательно, что не побоялся подпустить девушку вплотную к своему лицу, они хором задышали громко в телефон, а девушка все повторяла про «бедненький» и про «маленький». А потом разбавила дыхание новой репликой.

— Ты так пахнешь хорошо, — призналась она. — Свежо, как ягодка, как в деревне, у бабушки.

Потом она, видимо, несмотря на тесное пространство, прижалась к нему, потому что ее голос зазвучал отчетливо со всеми сопутствующими придыханиями:

— И вообще, ты такой сладенький. Я раньше не замечала. Мне так твой запах подходит и вкус. Такой родной запах.

— Теперь он будет клюквой по утрам натираться, — прошептала Жека, которая в принципе уже должна была умереть, потому что так долго нормальный человек смеяться не может. Но то ж нормальный.

Потом они задышали еще сильнее, и нам стало немного скучно, потому что реплики на время оборвались, а дышать громко и порывисто мы и сами умеем. А потом снова раздалось:

— Нет, не здесь, потерпи до дома, — попросила девушка с нажимом.

Ай! — невольно вырвалось у Инфанта. Видимо, девушка нажимала на него не только голосом, но еще и рукой, не пуская, куда не следует. Во всяком случае, до дома не следует.

Потом они приехали. Видимо, они действительно уехали далеко, потому что слышимость их дыхания и пыхтения то ухудшалась, разбавленная статическими помехами, то снова восстанавливалась .

Потом они поднимались на лифте и открывали ключом квартиру, потом раздался короткий диалог с мамой, которая все хотела с Инфантом познакомиться поближе, предлагая чай с вареньем. Но Инфант попытался близкого знакомства с мамой избежать, может быть, еще и потому, что варенья сегодня он уже наелся.

А потом он снова остался один на один с девушкой в ее, отдельной от мамы, милицейской комнате. И снова раздалось пыхтение, но уже намного оживленнее.

— Подожди, — сказала девушка, видимо, отстраняя от себя Инфанта. — Подожди, мне надо тебе кое в чем признаться.

Голос у нее звучал настолько взволнованно, что Инфант не мог не послушаться и не подождать. Да и мы готовы были подождать, если так было надо, и отодвинули стаканчики с вином, и прислушались, предвкушая важное.

— Знаешь, я все не знала, как признаться, — повторила девушка, и голос ее заметно дрогнул, — но сколько можно оттягивать? Думаешь, я тебе так долго не позволяла, потому что душегубка какая? Да разве ж я не понимала, как тебе тяжело? Да разве ж я сама от этого не страдала? Просто не могла я!

Она выдержала паузу, собираясь с силами. Мы тоже ее выдержали, особенно Жека, тоже собираясь с силами. Но уже со своими.

— Дело в том… — Волнения в голосе добавилось. — Дело в том… — И волнение дошло до предела. — Дело в том… — Волнение перевалилось через край. — Дело в том, что я девушка!

— Ну понятно, — удивились мы в комнате. — А кто ж ты еще?

— Ну понятно, — удивился за нами Инфант на том конце.

— Нет, ты не понимаешь, я все еще девушка, — повторила милиционерша, с напором ударяя интонацией на «все еще».

Но мы снова не поняли, только на Жеку посмотрели, которая зашлась новой волной, просто-напросто девятым валом с картины не помню кого, может, и Айвазовского. Вот она-то сразу разобралась, просто нам не объяснила, потому что не могла говорить. Единственное, что она еще могла, так это шептать самой себе в упоении: