Дмитрий Быков - Оправдание

Поезд на Омск отходил в два часа ночи. Все деньги ушли на билет. Не страшно, в поезде умереть с голоду не дадут. Поезд мчится в даль, а я — в неизвестность, подумал он. Вот тебе и вся неизвестность.

В плацкарте долго не спали, возбужденно переговаривались, как всегда бывает в первый час в ночных поездах. Заславский попросил у хорошенькой попутчицы — видимо, студентки — лист из блокнота и ручку и стал писать письмо Марику, надеясь опустить его на ближайшей станции, но после первой строчки понял, что писать бессмысленно. Он вернул ручку, скомкал листок и пошел в тамбур курить. Стекло было выбито. Заславский достал зеркальце, завернул его в смятый листок и выбросил в пролетающие кусты.

В омской гостинице «Юбилейная», сидя над картой области, купленной в газетном киоске, Рогов курил и намечал маршруты. Близость цели, неясность собственного статуса и азарт первопроходца — все делало его легким и смелым.

Первое Чистое, которое он еще в Москве наметил для начала, было ближайшим к городу, доступнейшим и маловероятнейшим местом предполагаемого поселения. Маловероятна, впрочем, была удача всей затеи, но еще в самолете, реконструируя историю Заславского, он понял со всей определенностью: среди людей им места не было. Они могли только вернуться и зажить своим обособленным миром. Вернулись бы и женщины, которым точно было не приспособиться к роли тихих домохозяек, послушных жен и кротких совслужащих. Пошли бы дети. Скорее всего любовь случалась и до войны, но за тем, чтобы никаких детей, следили наверняка — и сами, и приставленные. Какие дети у диверсионной группы? Радистка Кэт — бред, сюжетный ход…

Этих потомков, выросших на поселении, на которое не распространялся ни один из человеческих законов, Рогов и рассчитывал найти. Он знал, что для достижения совершенства «золотая когорта» должна была пройти через последнее испытание — через мирную жизнь, которая обречена была их отвергнуть, как и они отвергли бы ее. Нужен был последний, высший подвиг: омский затвор, в который их ввергли искусственно, должен был превратиться в добровольный. Здесь для Заславского, каким его видел Рогов, должна была начаться истинная жизнь — жизнь без изнурительных тренировок, драк и стрельб. И в ней, возможно, они поняли бы замысел о себе Верховного, а возможно, и Высочайшего главнокомандующего, который решил на пепелище их жизней выстроить новый мир. Этот новый мир, возводимый их детьми вне соблазнов большой земли, Рогов мог увидеть уже завтра. Но в душе он был уверен, что истинная встреча с ним состоится не в первом и даже не во втором, а в третьем Чистом — самом отдаленном, отстоявшем от города на триста километров. Первое, по сибирским меркам, находилось под боком — каких-то сто пятьдесят: до Кулемина автобусом, а там, сказали на автовокзале, надо искать, кто подвезет. До этого Чистого автобус не ходил давно: там и жили-то, объяснил ему разговорчивый охотник в ожидании автобуса, полтора человека.

Через три часа разболтанный тупорылый автобус старосоветского образца, заляпанный грязью до полной неразличимости его истинного цвета, высадил десяток пассажиров в Кулемине.

Удаляясь от Москвы, Рогов почти физически чувствовал, как удаляется он и от современности, погружаясь в какое-то среднее и неизменное общероссийское время. В Кулемине стоял примерно год семьдесят пятый. Здесь было спокойно, жизнь шла медленно, и, несмотря на хронический неуют, который Рогов, подобно всем домашним детям, испытывал поначалу в чужих местах, угрозы для себя он не чувствовал никакой. Если Москва была предельно уязвимым пространством, через которое тянулись тысячи силовых линий, неся опасность и новизну, — здесь царила та полузабытая, идиллическая стабильность, от которой большинство чувствовало себя как в теплой ванне, а меньшинство сходило с ума. Здесь поразительно легко было поверить, что ничто и никогда не изменится, — и либо так и прожить всю жизнь, не просыпаясь, либо спиться от этого сознания. Это была часть Омской области, больше всего похожая на среднюю Россию: смешанный лес, пологие равнины, вдоль которых полз автобус, резкая синева неба, пыль и запах сухой травы.

Кулемино представляло собой не город, и не райцентр, и не поселок городского типа, а какой-то универсальный населенный пункт с признаками всего перечисленного — выродившийся город среди выродившихся деревень. Рогов непонятно зачем походил по нему, пытаясь, по всей вероятности, отсрочить разочарование или шок от находки. На местном базаре, насчитывавшем два ряда, торговали семечками, облепихой и серой — палочками горькой смолы; серы Рогов, экзотики ради, купил: просто желая почувствовать, что вокруг Сибирь. На вкус смола была отвратительна и жестоко липла к зубам. Наконец он начал спрашивать, как ему проехать в Чистое, но сначала никакого Чистого никто не мог вспомнить, а потом некоторые с трудом припоминали, что да, есть неподалеку такая деревня, то есть она была, но что с ней сейчас — сказать невозможно, поскольку туда давно никто не ездил за ненадобностью. Уже пять лет назад там жили три старика и пять старух, изредка добиравшиеся до Кулемина, а кто жив сейчас — поди пойми. В Кулемине было три старообразных «Волги» с шашечками, но в Чистое ехать не хотел никто. Дорога, как сказали Рогову на базаре, размыта и разбита, а главное — поездка не имела никакого смысла: пустых деревень по области полно. Слишком больших денег Рогов предложить не мог.