Дмитрий Пригов - Журнальные публикации (сборник)

Однако я все еще не понимал, по поводу какой главы возникли упомянутые проблемы, связанные к тому же с нелегкостью нынешней ситуции. Сразу припоминалось, как ровно в те же времена — или чуть-чуть пораньше — все разговоры с государственными функционерами и сотрудниками КГБ сопровождались постоянным рефреном:

— Вы же сами понимаете, какая сейчас весьма сложная международная и внутренняя обстановка.

— Обстановка?

— Ну о чем мы с вами говорим? Вы все отлично понимаете сами. Внутренняя и внешняя.

— А-аа, внутренняя и внешняя.

— Да-да, внешняя и внутренняя. Сложная. Вы отлично все понимаете. И этого нельзя не принимать во внимание.

— Понятно.

Но, поскольку мое “понятно” явно означало, что я не понимал или делал вид, что не понимаю, они надолго замолкали, внимательно вглядываясь в мои как бы невинные глаза. Порою я выдерживал их взгляд. Порою нет. Но согласно данной формулировке вроде бы предполагалось, что в случае решительного исправления этих самых — будь они неладны! — обстановок, внутренней и внешней, возможны станут отдельные послабления и изменения, о которых нас всех, когда нужно и кого нужно, своевременно поставят в известность. К несчастью, историческое время столь катастрофически не совпадает со временем единичной личной хрупкой человеческой жизни, что надеяться на возможность увидеть живьем те счастливые годины не представлялось реальным. Ан ошиблись! Ошиблись! Ошиблись самым невероятным образом. Ошиблись самые прозорливые и нетерпеливые. Ошиблись наши собственные умудренные. И иноземные просвещенные и информированные! Как мы обмишурились! Господи, как мы все обмишурились! Буквально в одно мгновение, в единый миг — по историческим масштабам, конечно, — все вокруг переменилось. И кардинальным образом.

Разговор наш с редакторшей происходил в тот еще относительно неуверенный, смутный период перехода от старого к новому. От старого, где ничего не дозволено, к новому, где будет дозволено практически все. И дальше, дальше, уже к тому совсем непроглядываемому, новейшему, когда снова будет все-таки кое-что не позволено. Но в то переходное время, в которое происходили описываемые события, некоторые сомнения и опасения были все же свойственны отдельным людям идеологической сферы, особенно ответственным, каковой и являлась моя собеседница.

— Так вот, — продолжала она, — главку придется опустить. В нашей конкретной ситуации она выглядела бы просто провокационной. Вы понимаете, какую ответственность берете на себя? — И строго так посмотрела на меня из-под очков. Я, по привычке робко стоящий перед столом любого начальника, не то что столоначальника, застыл в ее присутствии почти что с руками по швам. — К тому же она невелика. Главка эта. — И снова глянула на меня. — И написана, надо заметить, не лучшим образом. Вываливается из всего остального текста. — Все это строгим, не терпящим возражения официальным тоном.

— Да, собственно, идея изложена не моя, — сразу же инстинктивно начал я оправдываться. Зачем мне надо было вдобавок к своим многочисленным проблемам брать на себя вышеупомянутую нешуточную ответственность за чужие писания и сомнительные откровения?

— Тем более. — Голос ее, и до той поры не ведавший слабости и сомнения, утвердился окончательно. — Не знаю, ваша там или не ваша, но главку снимаем, — вполне безапелляционно заключила она.

Я облегченно вздохнул, отдав ей на откуп принятие решения.

— Ну если вы настаиваете…

— Я не настаиваю. Произведение все-таки ваше. Вы автор. Просто я настойчиво рекомендую. К вашей же пользе. Сейчас, после того как недавно Борис Николаевич принял в горкоме группу представителей известных патриотических движений, это может быть расценено как некий вызов.

— Действительно принял? — удивился я, ничего не знавший о великом событии.

Она если не подозрительно, то с некоторым недоумением взглянула на меня.

— Да, в горкоме. На прошлой неделе. Во главе с этим самым Ануфриевым. Фигура сомнительная, но… Не слыхали?

— С Ануфриевым? — Конечно, это неоднозначное имя я слыхал. Однако, видимо, даже малое знание не отразилось на моем лице.

— Вам понятно? — вглядывалась она в мои глаза, явно не вычитывая из них никакой реальной информации.

— Ну да. Теперь понятно, — подтвердил я.

— Вот и хорошо. — Она протянула мне неколько страничек машинописного текста. Я начал перебирать листки.

Быстро пробежав первые страницы, я понял, что имела в виду бдительная редакторша. Хотя и не мог полностью согласиться со всеми подозрениями и опасениями. Конечно, с ее стороны это был явный рецидив старого мышления. А мы, мы и в старые времена не избегали ничего подобного. И не испытывали подобных сомнений. И были последовательны в этом. И настаивали на том. И страдали порой! Господи, как страдали! Садились в тюрьмы! Были избиваемы и насилуемы! Претерпевали муки за малый глоток свободы и легкое, не обремененное цензурой и оглядками слово. Ей боязно сейчас! Господи! А нам не было боязно и в прошлом. Это нас и различало. Потому и сидели мы в разных местах и занимали разные посты. Вернее, мы никаких постов не занимали.