Меня дёргало в конвульсиях, я никак не мог выбрать стиль современности, т. е. никак не мог выбрать какой будет моя жизнь. Потому в течении следующих нескольких лет мне не раз ещё пришлось совершать радикальные переодевания: то тамплиер пролетариата, то жёлтая куртка, то белые джинсы. Впоследствии подобные резкие скачки амплитуды колебания стиля стали характерными для моей жизни.
В 1963–1964 годах я работяга-литейщик, в три смены загружаю печи, пью солёную газировку, исповедую философию рабочего класса. Настроение, — как у рекрута едущего на работу. (Читатель смотри "Ангелов Ада и Адама Смита"). К осени 1964 года у меня однако огромный гардероб — шесть костюмов, три пальто, каждую субботу, — молодые рабочие мы посещаем ресторан «Кристалл» с нашими девушками. Короче была этакая атмосфера американских фильмов о рабочем классе. Джордж Харрисон уже выступает в «Пирамиде», "Биттлз" уже начинают становиться очень известными. В октябре 1964 года судьба закручивает меня в воронку и швыряет в харьковскую богему — я молодой сожитель еврейской девушки старше меня на шесть лет. Вино, стихи, книги. Эстетика меняется и оформляется соответствующим с жанром bildungsroman, романа о воспитании, рабочий парень спешно переделывается в молодого интеллектуала и поэта.
Следующий этап bildungsroman: сцена 30 сентября 1967 года: молодой поэт приземляется на Курском вокзале в Москве с большим чемоданом. Одет он, правда, в обноски эстетики прошлого периода на мне чёрное длинное ратиновое пальто, чёрная кепка аэродром (портной был — армянин) американские сапоги, чёрные брюки и жилет. К Че Геваре в джунглях Боливии уже приближался в эти дни его смертный час. В Китае, второй год по зову Мао вовсю бушевали хунвейбины: миллионы детей и старших школьников. В следующем году взорвётся молодёжь в Европе: в Праге и Париже, в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе уже бродят хиппи, возникшие первые (?) в калифорнии и в берлине. Популярны: Тимоти (?) пророк ЛСД, философ Герберт Маркузе, писатель-мистик Кастанеда. Парижский и берлинский молодёжные бунты оставляют миру имена рыжего Даниэля Кон-Бендита и Руди Дучке.
В Москву я попал в среду художников нон-конформистов. Пил вино у Соостера похмелялся у Кабанова, спал у Бачурина, спорил с Ворошиловым, шил штаны Эрнсту Неизвестному. В 1971 году, когда у поэта Сапгира в доме я познакомился с будущей героиней книги "Это я, Эдичка" я представлял из себя двадцативосьмилетнего парня в красной рубахе и белых джинсах, очень загорелого, мускулистого, уже известного как автора своеобразных стихов. Она была тоненькой, ещё 20-летней девочкой, стоящей на пороге 21 года, женой богатого московского художника и дельца. Она носила очень короткие платья, была как две капли воды похожа на девочку из западных модных журналов, и более того, была значительно лучше девочек из таких журналов. Муж Виктор, старше её на 27 лет, лыс, в очках в золотой оправе, носил «клубный» пиджак и серые брюки. Обожал девочку-жену. Елена писала тихи — какие пишут богатые девочки, любила бухать малиновый джин, и мы влюбились друг в друга. Оглядываясь назад, вижу, что при всей своей оригинальности, я и она были вполне современные молодые люди, правда в контексте России мы опередили общую современность лет на двадцать, я полагаю. С того времени и начинается мой сдвиг по фазе, с тех пор я неизменно тороплюсь, живу вперёд и попадаю из-за этого в трагические ситуации, так как оказываюсь чужеродным своей эпохе. В 1974 году мы перемещаемся в Европу. В Италии разгар терроризма, левого и правого. "Красные бригады" и "Чёрный орден" — названия этих организаций не сходят со страниц газет. 18 февраля 1975 года Мара Кагуль с пятью вооружёнными товарищами освобождает своего мужа Ренато Курчио (лидера "Красных бригад") из тюрьмы. В этот день мы с Еленой летим в штаты. Багаж раскладывают на лётном поле, опасаясь что в самолёте «Панам» — бомба. Осенью 1975 убивают Пазолини.
В 1976, в феврале мрачно выглядящий эмигрант 33-х лет, в тонком кожаном пальто, длинные запущенные волосы и некая усталая печаль во всём облике, я становлюсь добычей своей самки. Ужалив меня и обливаясь слезами Елена уходит в мир. Вот в этот-то момент, подвергшись бесчисленным унижениям, весной 1976 года я превращаюсь впервые в того человека, который сейчас, через четверть века, сидит в камере 22/23 и пишет. На самом деле, унижения — это сильнейший стимул, шоковая терапия для людей высокого предназначения. Унижения выводят их из состояния отупления и бессмысленности или малосмысленности, в которой пребывают обычные экземпляры человечества и вынуждают на подвиги. Унижения, которым подвергся бродяжка Гитлер в юные годы в вене, пробудили его, его постигло озарение. Подобное же озарение испытал и я 4 марта 1976 года. Озарение — это момент, когда становится ясна природа человека и своя собственная судьба, когда открыто будущее. Только часть из знания и предвидения данных мне озарением я использовал в книгах "Это я, Эдичка" и "Дневник Неудачника".
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу