Эдуард Лимонов - История его слуги

Но я нашел выход. Я встал, открыл дверь кладовки и вынул свою винтовку. На ней же был оптический прицел. Чтобы их не напугать, если они меня заметят, я положил на подоконник пару зеленых подушек с моей кровати, сам улегся на кровать, приспособил винтовку между подушками и стал наблюдать.

— Как же я сразу не догадался! Безусловно, это парти Генерального секретаря ООН. У кого еще могут быть такие официально одетые гости, столько мужчин в токсидо. Перед такими парти люди со специфическими лицами специальных агентов всегда шарят в наших кустах с миноискателями. Но в домах они никогда никого не проверяют, слава Богу.

Крестик прицела переходил с головы на голову, я искал хозяина. Ага, вот и его старая физиономия. В этот момент его заставили позировать — его как раз снимала молодая девушка-фотограф. Он, хотя и морщился досадливо, но не заслонялся, девушка была красивая, позволил себя снимать. «А может быть, она и не фотограф. Репортеров вряд ли бы пустили на парти, для этого есть пресс-конференции. Мескалин как будто на меня не подействовал еще, — подумал я, — разве что я слишком упрямо и долго их рассматриваю. На хуй они мне нужны, в сущности?» В прицеле в этот момент появилось подобострастное лицо лакея, в руке он держал поднос с напитками. Я наклонил свою винтовку чуть-чуть, чтобы разглядеть поднос. Шампанское. Бокалы были для шампанского. Я ненавидел приносить напитки Стивену в сад, но иногда приходилось… Бедный лакей. Сколько усилий стоит ему это лицо.

Сжимая и поворачивая винтовку, ловя прицелом лица, я вдруг неожиданно подумал, что, если меня в таком вот лежачем положении кто-нибудь увидит из соседних домов и позвонит в полицию, то лет десять мне в тюрьме обеспечено. Доказывай им потом, что ты просто использовал оптический прицел как бинокль и ничего дурного не имел в виду. «Сделают из меня нового Ли Харви Освальда», — подумал я…

И вдруг по мне пробежал такой как бы холодок, по коже, подымая мельчайшие волоски. Я вспомнил, что у меня на руке такие же резаные шрамы, как были у Освальда, вспомнил о своем болезненном интересе к цареубийцам и террористам. И мелькнула шальная острая мысль: «Если шлепнуть сейчас Генерального секретаря Организации Объединенных Наций, это ведь не хуже, а может быть, и лучше, чем Президента Соединенных Штатов убрать!»

Самое ужасное заключалось в том, что сделать это было по-детски просто. Я ведь уже лежал у окна, выходящего в сад, где происходило парти. И если в моем оптическом прицеле была сейчас одна из веток нашего большого дерева, расплывалось зеленое, то мне ничего не стоило в полминуты найти в саду нужную старую голову Генерального секретаря. Промахнуться с расстояния не более пятидесяти ярдов было почти невозможно, хотя я и не ходил стрелять в тир каждый день, как это делал Освальд.

Я застыл в моем положении, боясь даже пошевелиться — весь охваченный теперь уже ледяным холодом. То мгновение, о котором я даже никогда и не мечтал и которого не добивался, чей-то чужой шанс и чужая судьба вдруг заледенили меня. «Это тебе не домашний провинциал Родичка Раскольников, с топором идущий убивать никому не известную старушку, это слава на весь мир, моментальная жуткая слава!..» — думал я. Сегодня уже к вечеру весь мир будет меня знать и вглядываться в мое лицо. В каждой газете будет мой портрет. Мир, который уже столько лет отталкивает меня, будет говорить только обо мне! Все мои дневники, поэмы, романы будут опубликованы, будет напечатано все, что я когда-либо написал, до последней строчки, и пока меня еще посадят на электрический стул, а то и не посадят, я успею накупаться в лучах внимания этого ебаного мира… Куда до меня бедному Ли Освальду, я выдам себя за цареубийцу идейного! И выдавать не нужно даже — да мой «Дневник неудачника» один только, с тем куском, с призывом, например: «Убивайте всех, всех убивайте!» — завтра станет руководством к борьбе для тысяч неудачников, из неизвестного никому хаузкипера Эдварда я стану исторической личностью.

Я задохнулся от ужаса, от боязни самого себя. Правая рука моя лежала на ложе винтовки, и мои пальцы тихо придвигались к спусковому крючку. Я не преувеличиваю. Некое самовнушение, животный магнетизм, дьявол, любящий ужасные происшествия, — не знаю, кто меня толкал, но моя рука двигалась к крючку.

— Это мескалин! — сказал я себе вслух трезвым голосом. — Мескалин, Эдвард! Разве ты забыл, что проглотил две таблетки. Проглотил, не забывай!

Быстро-быстро в моей голове стало проноситься передо мной мое будущее в картинках-кадрах… Не прошлое, будущее — которого я сам добьюсь своим упорством и трудом, шаг за шагом лет через… Я увидел яркие обложки моих, наконец-то напечатанных книг в книжных магазинах. «Не всегда же издатели будут мне отказывать», — убеждал я себя. Я видел лица красивых женщин-подруг, которые у меня будут там — на вершине, когда я достигну успеха, как награда за все мои муки…