Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время

«Они вам только, что ли, крышу крыли?»

«Почему ж нам только… Всему дому…» — мать шмыгнула носом.

«Ну ты не плачь, мам!» — сын несмело погладил мать по плечу. Он не научился как следует обращаться с матерью. У него было мало опыта. Защекотало в глазах. Из затруднительного положения его вывел телефонный звонок. Мать вышла.

«Да… а… но откуда вы… наш телефон…»

Сын перестал прислушиваться и прибавил громкость у маленького радио, прикрытого кружевной салфеткой на подоконнике.

«…мои хозяева, господа Цангль — телефонистка по профессии, зарплата восемьсот марок, ее муж — мастер на фабрике прессов, две тысячи двести марок, дочь Изабелла закончила школу и теперь получает шестьсот марок в месяц, двести рублей по официальному курсу… При этом надо учитывать, что модные колготки стоят одну марку, джинсы — от двадцати пяти до сорока пяти марок…»

Шипучий, колючий и хрипучий голос радио был определенно знаком Индиане,

«…обувь самая модная, до ста марок, полкило ОТМЕННОЙ колбасы — четыре марки, сыра — две и восемь десятых марки…»

СОЛЕНОВ! Ну конечно, Соленов рассказывает о своей жизни в Германии. Раз речь идет о марках.

«Да, и безработные есть, и социальные конфликты имеют место быть, я не закрываю глаза на негативные явления на Западе, — сказал Соленов, как бы увидев, что подключился новый слушатель, иностранец Индиана. — ОДНАКО! — голос Соленова патетически взвился вверх, — семья Цангль каждый год проводит две недели отпуска за границей: на Канарских островах, в Греции, Испании или Марокко. Стоимость такого путешествия три тыщи пятьсот пятьдесят марок, включая и билеты на самолет. Я спросил фрау Цангль, сколько месяцев им приходится копить деньги для такого рода путешествия. Сорок дней, ответила она».

Если народ уже привиделся Индиане в виде слепого могучего ЧУДОВИЩА, то голос его благодетеля и друга СОЛЕНОВА послышался ему впервые голосом хриплого БЕСА, обещающим колбасы и колготки в обмен на души. «Хэй, Пахан, — обратился Индиана к радио, — социолог хуев…»

«Ты что, сам с собой разговариваешь, сын?» — спросила мать входя.

«С радио, мама, — он убавил громкость, — дискутирую».

«Никогда не угадаешь, кто сейчас позвонил. Роза, та, что в киоске на Красноармейской сидела. Она прочла твою повесть в журнале, очень тронута, что ты ее так хорошо описал… Я на всякий случай не сказала ей, что ты приехал. Вдруг наш телефон прослушивают… Надо же, телефон нашла. Я ее лет тридцать не видела… — Лицо у матери, отметил сын, растерянное. — Что же ты повесть нам не послал? Она мне рассказывает, а я слушаю, как дура, не понимая, о чем речь идет».

«Я думал, журнал вам вышлют. Догадаются, — соврал он. — Или, думал, вы сами журнал купите».

«Ха, купите! У нас в Харькове периодику в один день разметают».

Мать села. Тотчас встала и начала мыть посуду тряпкой. «Тридцать лет мы ей не нужны были, а тут сама нас нашла и телефон сумела вот достать. Теперь, когда сын наш знаменитым становится… Пожалуйста, нужны мы ей оказались…» — в голосе матери явственно прозвучала обида.

«Литература, мама, имеет у вас тут до сих пор еще ненормальное влияние на граждан».

«Да, — согласилась мать грустно. — А мы, значит, с отцом никому не нужны, раз литературы не пишем».

И опять у матроса не нашлось возражений.

Он решил пережить полагающийся ему в Харькове срок, как заключенный в тюрьме, вычеркивая ежевечерне прожитый день. По его просьбе мать отыскала ему его старые гантели, и он стал заниматься поднятием тяжестей дважды в сутки. Наблюдая за ним, полуголым, приседающим с железом, мать сказала: «А ты молодец. Молодой совсем. Отчего отец твой вдруг так состарился? Я ведь ненамного моложе его. Может быть, потому что он никогда физическим трудом не занимался? Я думаю, он помрет скоро…»

«Мама! — остановил он ее. — Как можно такое?..»

«Так это правда! — воскликнула мать, пожала плечами и ушла в кухню. — Есть будешь?»

«Иди кушать!», «Поедим?», «Почему ты не ешь?» были наиболее употребительными фразами в квартире сорок четыре. Вопреки утверждениям французской печати о нехватке питания в Союзе Советских квартира была забита постоянно обновляемыми припасами. Мешочки с крупами на подоконниках, банки с маринадами и вареньями под кроватями. Одного только сахара имелось в доме 30 килограммов. Увидев, что мать выгребла из хлебного ящика нетронутые сухие буханки и открыла крышку мусорного бака, намереваясь выбросить туда хлеб, сын остановил ее: «Что ты делаешь? Не ты ли учила меня, что выбрасывать хлеб в мусор — кощунство и преступление».