Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время

«Нет. Да и я уверен, что они нам не откроют… Темнота, пурга, вдруг являются два заснеженных типа… «Извините, тут жила моя любимая женщина. Можно мы войдем?»

«Хотите посетить вашу Погодинскую? Посмотреть на светлую каморку?» — Смирнов все старался повернуться спиной к ветру и снегу, но буран крутился вместе с ним и ударял-таки его в лицо. Нос и губы его посинели от холода.

«Бедный Саша. Из-за меня вы подверглись обыску, вас ударили по ноге и пытались сломать руку, теперь вас атакуют стихии. Идемте отсюда».

Они зашагали к бульвару, к башням Ново-Девичьего монастыря. Уже оказавшись на бульваре, войдя в него, Индиана оглянулся на мутные, в метели огни банального жилого дома. Тогда в ноябре, в доме этом, в ее квартире пролилась его, Индианы, кровь. Глубокой ночью, при участии одного типа, ныне народного артиста Союза Советских. Он ждал ее, молодой поэт (лишь за неделю до этого они стали любовниками), он ждал ее (муж был в отъезде в командировке в Польше), взобравшись выше на лестничную клетку (спрятавшись?), а она пропала. Появилась глубокой ночью. Увидав ее внизу, в прорезь лестницы, он поднялся, чтобы броситься к ней и обрадовать: «Я здесь, любовь моя, я жду тебя!», но вдруг услышал, как внизу еще раз хлопнула дверь. Кто-то шел вслед за ней. Безошибочным чутьем влюбленного он понял, что она привела к себе мужчину. Она молча прошла в длинной шубе и оказалась к нему спиной. И столько лет спустя воспоминание об этой спине повергло его в дрожь. Однако что же в ее спине было особенного? Какая это была спина? Безжалостная. Спина женщины, сознательно приведшей к себе мужчину. В четыре часа ночи. Муж в командировке. А юного поэта-любовника она услала еще в шесть вечера. Солгав ему, что должна провести вечер с сестрой.

«Что-то вы замолкли, — сказал шагающий рядом Смирнов. — Воспоминания одолели?»

«Они самые. Слетелись хищными птицами и атакуют, клюют мою бедную голову».

«Можете поделиться с приятелем, если хотите, — Смирнов вытер лицо большим платком. — Однако вьюга поддает вовсю».

«Однажды ночью, в почти такой же снежный буран… Нет, вру, буран был первый, и снег еще не лежал, я оказался у дома любимой женщины с большим длинным ножом. Представляете себе, Саша?»

«Наверное, она вам изменила, и вы явились защитить свою честь. Я не верю в то, что такой серьезный тип, как вы, Индиана Иваныч, мог бы разгуливать с длинным ножом беспричинно».

«Длинный нож я спрятал, закопав его в первый снег на карнизе дома, у входа в подъезд. На случай, если патрулирующей в автомобиле милиции захочется обыскать слоняющегося ночью во вьюге молодого человека».

«Разумно поступили, — согласился Смирнов. — И что же дальше?»

«Она поднялась по лестнице с безжалостной спиной. Радостно завизжав, ее приветствовала собака. Вслед за нею вошел мужчина. Сейчас он известный актер, народный артист. Едва за ним закрылась дверь, я сбежал вниз по лестнице и в глазах моих, Саша, метался белый огонь, как бывает всегда, если кровь бросается мне в голову. Я выгреб из снега мой нож, я сунул его во внутренний карман пальто, я взбежал по лестнице, и, когда после яростных звонков она открыла мне, я прошел, отстранив ее и не слушая ее объяснений. Откуда-то появился артист, но я сказал ему, что он тут ни при чем, пусть он уйдет. Короче, я предъявил ей ультиматум. Чтобы он ушел. Когда она сказала, что нет, я вскрыл себе вены у нее на кухне…»

«Ох, вы были сильны и страстны! — воскликнул Смирнов. — Я лично не чувствую себя способным на такие страсти».

«Взгляните налево, — сказал Индиана. — Пруд с лебедями. Позднее, я, она и собака часто гуляли у этого пруда. И здесь же в парке, у стен монастыря она собирала крапиву для собаки. Она варила больной собаке суп из крапивы».

«И чем же кончилась та кровавая ночь?»

«Я слабел по мере того, как из меня выливалась кровь. Ужасно выла собака. Испуганный, с бледным лицом стоял в двери кухни актер. Я все повторял, помню, укоряюще: «Эх, ты! Эх, ты!» и еще: «Я же тебе говорил, что со мною так нельзя, нельзя как со всеми». Она или он вызвали неотложную помощь и меня, теряющего сознание, с воем сирен привезли в шизоидное отделение больницы Склифосовского и бросили в белый кафельный подвал. Где утром, очнувшись, я обнаружил себя лежащим в коридоре, и окружали меня безумные лица безумных».

«Я так понимаю, что вы порезали себя, чтобы не резать их, Индиана Иваныч?»

«Что-то вроде этого. Из чувства протеста также. До этого я провел у нее в постели четверо суток, я считал, что имею на нее право… Не надоело бродить во вьюге, Саша? Приближаемся к цели. Всего через несколько домов будет бывший мой… Тогда я был уверен, что пережил конец моей любви. Позднее оказалось, что это было только начало».