Эдуард Лимонов - Палач

Когда они вышли на Саттон-плейс и Женевьев накинула поверх необъятного плаща-макинтоша сверхсовременной конструкции еще и большой, цветами, платок, Оскар увидел, до какой степени она пьяна. Женевьев качалась, не в силах идти ровно, в руке ее позванивала огромная связка ключей, подвешенная гигантской булавкой к пластиковой доске, не дощечке. Связка позванивала не ритмически, но рывками. Оскар правой рукой обнял мадам де Брео за талию поверх всех ее платков и плащей и сказал интимно и ласково:

— Ты качаешься. Мы много выпили.

Пьяная Женевьев взглянула на него, наморщив лоб с удивлением, и тоже перешла от приятельской развязности на другой язык, язык женщины, к которой только что проявил интерес мужчина: «А кк-ак себя чувствуешь ты, Оскар?» При этом она только раз запнулась.

— Я думаю, я пьян, но пьян приятно, — признался Оскар.

Женевьев засмеялась и сказала, растягивая слова: «Для меня опьянение — обычное состояние. Я всегда много пью на парти, чтобы избавиться от скуки». И добавила: «Не на парти я тоже много пью. Наверное, я не должна бы так много пить?» — спросила она неуверенно, поглядев на Оскара.

— Да, наверное, мы не должны так много пить, — сказал Оскар и, остановившись, притянул к себе Женевьев и, глядя ей в глаза, слегка улыбаясь, приблизил свои губы к ее губам.

Губы у Женевьев были большие, куда больше Оскаровых. Губы Женевьев были благодарны Оскару, за внимание, и поцелуй вышел мокрым, теплым, алкогольным и веселым. Второй поцелуй, которым они обменялись на углу Саттон-плейс и 57-й улицы, уже отдавал осознанным Женевьев ее женским могуществом и торжествующей радостью по поводу тех неожиданностей, которые еще случатся между ней и Оскаром. Значение второго поцелуя представилось Оскару приблизительно таким: «Видишь, какие у меня большие и теплые губы. Я имею такую же нежную пизду, мой милый мужчина. Она может быть нежной и беззащитной, но она также может быть могущественно-требовательной. Она может быть такой, как ты хочешь. Спасибо тебе».

— У меня тут машина, несколько блоков отсюда. Я тебя отвезу, — объявила Женевьев, отрываясь от Оскара. Рука его, ободренная обещаниями, данными ему губами Женевьев, в этот момент исследовала — увы, поверх макинтоша и костюма — мягкость попки мадам де Брео. — Где ты живешь?

Перед Оскаром вдруг возникла дилемма: говорить или не говорить Женевьев, где он живет, позволить или не позволить отвезти его в «Эпикур»? Маргарет он сказал бы, что живет на Мэдисон или на Бикман-плейс, соврал бы. Для Женевьев у Оскара было приготовлено особое место в жизни, потому он решил предстать перед ней бедным и голым. Пусть знает.

— Не думаю, что тебе следует везти меня через весь город на Вест-Сайд, — произнес Оскар с сомнением. — Я живу на Бродвее и 108-й улице, в отеле…

Но 108-я улица не произвела на Женевьев должного впечатления. Она упрямо повторила: «Я хочу тебя отвезти», и они зашагали, чуть покачиваясь, к Первой авеню, где была запаркована машина. Листья, сметенные ветром с деревьев 57-й улицы, шуршали у них под ногами, и Женевьев положила свою левую руку поверх правой руки Оскара, обнимающей ее за талию.

Машина оказалась «бентли» 1938 года выпуска. Лакированная и хромированная, она находилась в паркинге на Первой авеню и 55-й улице, и Оскар с удовольствием воссел рядом с Женевьев, не очень уверенный, впрочем, что Женевьев сможет вести машину лучше, чем она до этого могла ходить. Ходить ей хотя бы помогал Оскар, но водить машину он так и не научился.

Нет, Женевьев вела машину, и «бентли» не качался. Иной раз он, пожалуй, слишком резко рвался вперед на слишком внезапно загоревшийся зеленый свет или слишком резко останавливался на красный, так что Оскар устремлялся головой в переднее стекло, но они доехали до 108-й и Бродвея, никого не ушибив, и Оскар так и не коснулся лбом ветрового стекла.

— В настоящее время я обеднел и посему живу тут. — Оскар показал на горящие ядовито-красным неоном то вспыхивающие, то затухающие буквы «Epicure»: «p» отсутствовало наполовину, от «i» осталась только точка, «r» же светилась разбавленным жидко-розовым светом. — До этого я жил на Ист-Сайде, в Йорквилле, но, когда закончился лиз на квартиру, пришлось перебраться сюда. Хозяин поднял цену, я не мог платить столько денег…

— Я хочу посмотреть, как ты живешь, — сказала Женевьев. — Давай поднимемся к тебе, только ненадолго, потому что мне завтра работать.

Оскар сам хотел предложить Женевьев войти с ним в отель, но еще не решился. Его комната в отеле не была лучшим в мире местом для соблазнения светских женщин, однако отпустить Женевьев, не попробовав с нею сблизиться, было рискованно и неразумно. Кто знает, что может случиться завтра, встретятся ли они еще?