Константин Бадигин - На затонувшем корабле

Фитилёва все больше и больше беспокоили дела зятя.

«Жена скоро родить должна, — раздумывал он, — надо радоваться, а он туча тучей».

Пожалуй, больше всего Василий Фёдорович обеспокоен был тем, что Арсеньев ни разу не заикнулся о своих льдах.

— Батюшки-светы, говорят, не бывает на Балтике жарко, — вытирая фартуком лицо, пожаловалась дородная супруга Фитилёва. — Вы, Серёжа, что-то совсем приуныли. Разморило, что ли?

Арсеньев не отозвался.

— Вы не знаете, — неожиданно спросил он, посмотрев на Фитилёва, — почему кусок хлеба с маслом обязательно падает маслом вниз?

Арсеньев взял горячий стакан в обе ладони, будто на холоде, и отпил большой глоток.

Ефросинья Петровна приготовилась послушать, что ещё скажет зять, но Сергей Алексеевич опять замолчал.

— Фрося, — отложив в сторону газету, вступил в разговор Василий Фёдорович, — нам бы через недельку собраться, самое бы время. На зиму глядя в Онегу ехать неохота, да внучонок через месяц пожалует… Неспособно Наташеньке с маленьким в поездах трястись. — Фитилёв взглянул на зятя: как-де он будет реагировать.

Арсеньев не реагировал никак.

— Одним словом, Фросенька, — продолжал Фитилёв, — я заявление подал — с первого августа на пенсию. Буду на колхозной пасеке пчёл глядеть. Сотовый медок к чаю, хорошо, а, Фросенька?

— Мечтатель вы, Василий Фёдорович, — махнула полной рукой Ефросинья Петровна, — Ежели в Онегу собрались, я не против.

— Наталья, а ты как?

— Мне все равно, папочка, — улыбнувшись, ответила дочь.

— А ты, Серета? — обернулся к зятю Василий Фёдорович.

На этот прямой вопрос Арсеньев должен был ответить. Обязательно должен. Но он вздрогнул и как-то непонимающе посмотрел на тестя.

— Вот что, друг, — не выдержал, наконец, Василий Фёдорович, — пойдём-ка ко мне. Секретное дело есть. — Он пригладил торчащие в стороны усы. — Хозяйка нам туда чайку принесёт, — и посмотрел на жену. — А, Фрося?

— Идите, ладно уж.

— Посмотри на него, папа, — сказала Наташа. — Похудел, виски заснежило. Раньше дома как убитый спал — хвастал ещё, что дома не на судне. А теперь ворочается всю ночь, бормочет что-то, не то ругается, не то плачет. — Наташа любовно и тревожно смотрела на мужа.

Беременность не наложила на неё никакого следа. Во всем её облике было что-то чистое и неуловимо привлекательное.

— Ничего особенного, — поторопился успокоить жену Арсеньев, — язва опять разыгралась. Нзжога страшная… Замучила меня

— Вы бы соду, Серёжа, — перебила Ефросинья Петровна. — От неё, говорят, легче. Коробок для вас держу.

— Спасибо.

— А у нас в Калининграде янтарную комнату ищут, — опять вмешалась Ефросинья Петровна. — Больших денег, говорят, стоит… И ещё сокровища, забыла рассказать, в газете не раз писано… Я тебе, Серёжа, как есть все выложу.

Василий Фёдорович выразительно крякнул. Жена замолкла.

Уютный и спокойный кабинет Фитилёва был своеобразным музеем редкостей, собранных Василием Фёдоровичем со дна моря и на затонувших кораблях. Пепельницы, тарелки, кружки, пролежавшие около десяти лет под водой. Медные буквы, когда-то составлявшие название корабля, отвинченные от борта на память. Редкие раковины и другие морские диковины. На полочках — модели поднятых судов, изготовленные самим Фитилёвым. Дыры в корпусе моделей закрывают маленькие пластыри, точная копия тех, что он когда-то поставил. Привязанные по бортам жестяные понтоны тоже совсем как настоящие. По стенам красовались фотографии знатных водолазов — товарищей. Среди самых почётных реликвий — потерявшая форму морская фуражка. Старый водолаз взял её в капитанской каюте корабля, затопленного во время войны, на память о погибшем друге. Из-за дорогих сердцу старого моряка сувениров шла непримиримая борьба между супругами. Ефросинья Петровна считала, что он завалил хламом и чердак и свою комнату. Но Фитилёв, уступавший жене во многом, тут и слушать ничего не хотел.

Василий Фёдорович усадил Арсеньева в лёгкое плетёное кресло и уселся сам. Помолчали.

Блуждающий взгляд Арсеньева скользнул по книжному шкафу. Там хранилась небольшая библиотека Фитилёва. Тут и русские классики, и книги советских авторов, и технические книги о море и кораблях. Очень любил Фитилёв английских писателей, они занимали в его библиотеке почётное место. Из французов ему нравился Виктор Гюго. Русский язык Василий Фёдорович знал хорошо и понимал тонко. Фальшь книги замечал сразу. «Не буду её читать, буквы-то русские, а написано не по-русски, — и тут же откладывал книгу. — Лучше я Диккенса почитаю. Этот известно, что английский писатель».