Леонид Бородин - Божеполье

Своеобразно дополняет портрет «комуняки» Клементьева Артем, приставленный к нему провожатым: «Сперва он изводил мужиков в Сибири, потом по всей России, потом прыгал по разным министерствам в роли погонялы, заполз в Кремль, окопался при „бровастом“ под самым его боком».

Однако при всей неприглядности таких персонажей, как Клементьев, впечатление от этого образа невольно смягчается при сравнении его с Жоржем Сидоровым и другими «перестройщиками». «Жорж и власть – это рассмешило бы ее (Любовь Петровну, – В. М.) еще год назад, но теперь это было не смешно, а тревожно… Если такие, как Жорж: – размышляет она, – тянутся к власти, другими словами, если на место Павла Дмитриевича придет Жорж Сидоров, то отрезвление ныне беснующейся толпы ускорится во времени… Жоржи обанкротятся быстро…»

Если Клементьев из-за воображаемых кулис пассивно наблюдает «дилетантские гримасы и реплики сдуревшей толпы», ограничиваясь лишь их мысленным осуждением, то его жена вступает в своеобразный поединок с новоявленными хозяевами жизни, сосредоточив весь накал своего неприятия их на любовнике. Постепенно ее отношения с Жоржем, наполняясь все более взаимной враждебностью, перерастают в жестокую схватку, в которой одерживают верх ненависть и изощренность Любови Петровны. Но это вовсе не месть за мужа, за близких, это тот же оголенный эгоизм, которым руководствуются в жизни Клементьев, Сидоров и им подобные.

Оттого и столь жестоки игры, которые каждый из них когда-либо затевал, как равно и чужие игры, в которых они сами являлись персонажами. Самое большее, на что способны они, – это восприятие удовольствий: пока здоровы, пока благоденствуют, пока удачи сопутствуют им. Привыкшие рационально, расчетливо относиться ко всем перипетиям жизни, они даже самые естественные человеческие огорчения и беды воспринимают с той же меркой. Так, узнав об измене жены, Павел Дмитриевич чувствует себя смертельно раненным. Но в нем уязвлено не столько чувство мужа, сколько самолюбие обманутого высокопоставленного чиновника. Высказав однажды мнение о «легкомысленной» жене редактора областной газеты Горина, он как бы предрек оценку и самому себе: «Если человеку на должности изменяет жена, то непременным недостатком его как работника является неуменье разобраться в людях и, как следствие, предрасположенность к ошибкам с трудноопределимыми последствиями». Таким образом, поступок Любови Петровны как бы окончательно подтвердил вслед за обезображенным Божепольем, полную несостоятельность его жизни и карьеры. И если после поездки он еще как-то оправился, то известие об измене жены убило его окончательно. Впрочем, теперь он уже никому не был нужен. Кроме разве его дочери.

Образ Наташи играет особую роль в повести. Казалось бы, изначально фальшивая семейная обстановка должна была породить столь же фальшивое дитя. Однако Наташа – мила, духовно возвышенна, благородна. Этим образом автор как бы говорит нам, что при всей внутренней фальши прошлого оно внешне могло выглядеть настолько благопристойно, что оказалось способно порождать что-то вполне нравственное и даже привлекательное. В то время как сегодняшняя крикливо-заносчивая среда, «вскрывающая», казалось бы, вчерашнюю фальшь, являет нам не что иное, как «скотство». Символически это «наглядно» продемонстрировано в последнем любовном свидании Любови Петровны и Жоржа.

Вообще повесть Бородина насыщена метафорами, делающими идеи и мысли, заложенные в ней, необычайно зримыми и доступными читателям с различной степенью подготовленности.

Вот, например, как образно представлена автором судьба Любови Петровны. «… вот она, изящная перламутровая раковинка, уставшая от прихотей морских течений, возжелавшая надежности и покоя, пристроилась, прилепилась к могучему океанскому лайнеру, и стали забавой шторма и пространства, только вот по прошествии лет, прохудившись, затонул на рейде ее вчерашний всесильный покровитель, затонул на мели и придавил ее ко дну морскому всей своей непомерной тяжестью. Теперь ей задыхаться и тихо умирать, никому не нужной и неинтересной. Если бы он получил брешь в бою, она закрыла бы ее собой, но он просто прохудился и затонул и остался торчать над водой бесполезными мачтами. А кругом зашустрили быстроходные и наглые, и вся жизнь вокруг обрела новый увлекательный ритм, в котором можно бы закрутиться, увлечься… Но придавлена, похоронена, обречена…»

Бородин чутко прислушивается к душевным перипетиям каждого своего персонажа, не отталкивая их, не негодуя, не презирая – даже если они и чужды, а то и враждебны ему. Разве что Жорж подан в гротескной манере. Но он уже не столько индивид, сколько обобщенный тип, кого принято называть «радикалом». Даже в сцене, его убийства каждая деталь, относящаяся к Жоржу, отдает иронией, а то и сарказмом «…он, не переставая кричать… сорвался на визг… елозя по полу, заполз под стол… орал из-под стола, выставляя вперед ногу в дурно пахнущем носке…» Если предсмертный вопль Павла Дмитриевича может вызвать жалость к нему, то застреленный Жорж Сидоров омерзителен. Не случайно в той же манере, что и хозяин, представлены гости-единомышленники Жоржа. Автор даже не наделил их именами – это просто сборище «анонимов».