Леонид Бородин - Ловушка для Адама

– У нас давно никто не был в гостях, – сообщил он мне, когда поставил его на землю.

– И когда же в последний раз?

– А по весне, как лед сошел, научник приплывал на моторке.

– Научник?

– Ну, это который всякую науку пишет про деревья или про траву, а еще про грибы бывает и про рыбу… А ты кто?

– Я Адам.

Как это вырвалось у меня, сам не знаю. Но придумка понравилась. Да, я – Адам, и это очень удобно. У Адама не может быть прошлого, только настоящее и будущее. Отлично придумано!

– Тот самый? – прошептал мальчуган, вытянув шею.

– Какой тот самый?

– Ну, который Бога не слушался… Мама читала…

– Ясненько! Нет, я не тот. Я другой, который слушался. Так меня зовут. А тебя?

– Вот здорово! – качал он головой и пялился на меня, как если бы я был Иван-царевичем или Змеем Горынычем. – А я Павлик!

– Надеюсь, уж точно не Морозов…

– Чего?

– Это я так… Имя у тебя отличное. А мама с папой…

– По сено пошли. – Он махнул в сторону неглубокого распадка, что угадывался промеж скал на другой стороне бухты. – А где твоя лодка?

– Я пришел по берегу.

Это сообщение его просто поразило, он даже присел и ручонками за голову схватился.

– По берегу! К нам еще никто по берегу не приходил! На вертолете прилетали, а по берегу… ничего себе! – Обошел меня вокруг. – И без ружья, да? Ничего себе! А чего же ты ел?

– Было кое-что с собой…

– Есть хочешь?

– Не отказался бы…

Схватил меня за руку и потащил к дому.

У крыльца о специальную железную скобу я добросовестно отскреб свои, в общем-то чистые сапоги. У порога еще протер их на коврике, и это произвело впечатление на гостеприимца. Прошли через большие сени с квадратными оконцами к входной двери, утепленной и обитой брезентом. Я не ошибся, изба из кедровых стволов. Но по берегу кедр мне не встречался, значит, доставлялся из прибрежной тайги, и дело, должно быть, было нелегкое, каждая бревешка чуть ли не в полметра диаметром…

Просторная кухня и большая комната перегорожены хорошо оструганными досками и русской печью, небеленной, но исключительно аккуратно обмазанной коричневой глиной – впечатление почти шоколадная. Стол-самоделка, табуреты-самоделки, полки, подставки какие-то, – в кухне из мебели не увидел ничего цивилизованного, даже тряпки хозяйские были с остатками ручных вышиваний. В углу икона Спаса в старом киоте и лампадка на резной подставке. Все по программе! По собственной инициативе заглянул в комнату и разочаровался, надеясь увидеть самодельные варианты кроватей, комодов, сундуков или чего-либо подобного. Увы! Кровать еще более-менее антиквар сороковых, металлическая, сверкающая, с шишечками и завитушками, но шкаф, комод, этажерка, стулья – ужаснейший ширпотреб родного областного производства, и только скатерти, наволочки, занавески и опять же полочки, подставочки… Икона в углу. Одна. Никаких излишеств. Да еще цветы в горшках! И цветы такие и горшки такие я помнил с детства, когда была еще в моем детстве бабка, страстная любительница зеленых комнатных посадок. Тогда я знал названия каждого растения, ожидал их цветений и радовался вместе с бабушкой всякой завязи, а поливание цветов – это же был ритуал!

– Отгадай, где я живу! – потребовал Павлик.

А и верно, кровать одна. Я развел руками.

– Никто никогда не отгадывает!

Малыш подбежал к дальней стене комнаты и рывком отогнул узорчатый тряпичный ковер. Там оказалась дверца теремка, а за дверцей еще комната, настоящая «детская», если допустить, что таковые вообще когда-либо бывали в деревенских бревенчатых домах. Но меня больше заинтересовала деревянная панель рядом с дверцей. На ней висела тульская двустволка с поясным патронташем. Рядом еще мелкокалиберная пятизарядная винтовка и пара охотничьих ножей в кожаных кобурах. И это означало, что я попал к нормальным людям, без бзиков и предрассудков, со здоровым отношением к окружающему миру, берущим от мира необходимое для жизни и не злоупотребляющим щедростью источника, поскольку не присутствовали, как могло быть, на стенах шкуры, рога, головы и прочие трофеи…

– Хлеб с молоком будешь? – Это, наконец, он вспомнил, что я голоден. Мы вернулись на кухню.

– Хлеб-то откуда берете?

– Как откуда, из печки.

Он даже не представлял, сколько смысла было в его ответе. С трехлитровой банкой малыш справиться не мог, и я сам налил в кружку молоко. Кругляш хлеба приставил ребром к груди и отрезал ломоть, как это запомнилось из какого-то фильма. Потом еще налил и еще отрезал. Сытость расслабила тело, захотелось развалиться на чем-нибудь мягком и подремать беззаботно.