Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Поласковее.

— Я понимаю, да, конечно, так часто бывает, каждый месяц, фактически…

— Ничего ты не понимаешь. Просто — Гноссос, подожди, убери руку, ну хоть на минутку. Просто — черт.

Поцелуй, пусть успокоится, погладь шею, добавь уверенности, будь мужем. Она вывернулась — глаза ищут огонь, отвлекаются — затем, вымученно вздохнув, выпаливает новость:

— У меня нет месячных, просто я девственница.

А я Пучеглазый Морячок. Продолжаем…

— Нет, Винни-Пух, это правда. Будет ужасно, если вдруг ногтем или, ну я не знаю. — Она по-прежнему смотрела на огонь. — Прошу тебя.

—Точно, — сказал он и пощекотал ей брови. Короткие волоски, жесткое электричество, люди ни черта не смыслят в бровях. Вернемся к бедрам.

— Гноссос! — Она резко повернулась. — Ладно, все равно скоро сам узнаешь. — Неужели правда? Этого не может быть, слишком хорошо.

— Ты специально меня заводишь?

— Ты хочешь сказать, обманываю — нет.

— Правда?

— Зачем мне врать, не глупи.

— Девочка, малыш?

— Пятачок обыкновенный.

— Мембрана и все такое?

— Ну да.

— Ой-ей.

— Только не говори, что это для тебя — такая уж большая неожиданность.

Гноссос перекатился на бок и ткнулся головой ей в ребра. Коротко и многозначительно хихикнул. Она подождала секунду, потом наклонилась.

— Не смейся, Гноссос.

Он махнул рукой, хотел сказать, что дело не в этом, но не смог удержать новой порции смешков. Наконец успокоился, уткнувшись лбом в ковер. Мысли скакали от потенциальной важности факта, к невероятности самого совпадения.

— Я тоже, — сказал он, — я тоже, малыш, — и обнял ее рукой за талию так, будто ей там было самое место.

— Зачем ты смеешься?

— Что ты, нисколько. Брось, Пятачок, могла бы и догадаться.

— О чем? Ты все время темнишь, Пух, это начинает раздражать.

— Неповрежден, невинен. Девственник, малыш. Я.

Она убрала его руку и состроила недовольную гримасу.

— Хватит, Гноссос.

— Это правда, малыш, постарайся просечь, это действительно так.

— Так я и поверила.

— Клянусь.

— О тебе болтают даже в Чеви-Чейз.

— Не может быть, а где это?

— Я там живу, под Вашингтоном.

— Никогда не был, наверное это про кого-то другого.

— А как же третьекурсница из Рэдклиффа, которая таскает в ранце использованные штуки? А студентка, которая в прошлом году ушла в монашки?

— Какие еще штуки?

— Сам знаешь, резиновые. Она таскает их в таком же мешке, как твой рюкзак. Об этом болтает вся плющовая лига.

Боже, сберечь семя Гноссоса.

— Не верь, это инсинуации — кошакам больше не на чем точить когти, придает остроты.

— Гноссос, ну хватит. И потом, это не имеет такого уж большого значения.

— Брось, малыш, ты знаешь, что имеет. Я трахнул их, вот и все. При чем здесь невинность? — Он потянулся к ее руке. — Серьезно.

— Ну что ты так волнуешься. Я же сказала, это не имеет значения. Пожалуйста, терпеть не могу, когда ты мрачный.

— Но это правда. Мембрана бывает только духовной. То есть, по большому счету. Даже весталки занимались этим со жрецами, когда не корчили из себя служительниц.

Она застонала.

— Мне плевать, чем занимались весталки, мужчины не бывают девственницами. Нельзя так разбрасываться словами.

— Весталки хранили очаг, и ты не можешь на них плевать. А в этой стране, детка, мужчины бывают девственницами.

— Гноссос, ты же почти признался, что спал со всеми этими девушками…

— Трахал, — сказал он, поднимая вверх палец. — Это не одно и то же. Ты никогда не дрочила на качелях? Нет, подожди, не отворачивайся.

— Не очень-то красиво.

— На шестах, на перекладинах? Брось, все дрочат.

— Неужели? Даже если так, это совсем другое дело.

— Точно, другое, а я о чем? Баловство, а не любовь, правильно? Черт, запрыгнуть на человека нисколько не труднее, чем, ну, скажем, на мотоцикл.

— Ну, может, я имела в виду, физически. В конце концов, раз ты у них внутри…

— Да я могу засунуть и в шланг от пылесоса. Главное — от чего ты отказываешься, вопрос выбора. Если человек пассивен, что, черт возьми, происходит? Ничего, верно?

— Послушай, если это словесная игра, я сдаюсь. Меня кто угодно может уболтать, даже мой отец.

— Отказываться — вот критический фактор, понимаешь? Воля наделяет разрешением. И если тебе не трудно, давай не будем трогать твоего отца.

— Но от чего отказываться?

Гноссос потыкал в золу причудливой кочергой и на секунду задумался. Обугленное полено разломилось, вспыхнув новым пламенем. По комнате разливалось приятное тепло, почти жарко.