Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Он вытерся серым холодным полотенцем, швырнул его в угол и, торопливо окинув взглядом полки буфета, отметил, какие из запасов продовольствия надо пополнить. Затем, плюнув на герметичную осторожность, принялся открывать окна: некоторые поддавались легко, с другими — например, заделанным фанерой и гипсом, — в дело пошла отвертка. Когда деревяшки оказывались слишком сырыми, он брался за молоток Калвина — не забыть вернуть, улика номер один по делу декана Магнолии. Может, его расплавить, отлить дурной глаз, перекинуть через Миссисипи, как кочан на веревке.

По другой стороне Авеню Академа прогуливалась, взявшись за руки, незнакомая парочка; парень с девушкой неуклюже сталкивались, пытаясь приноровиться к шагам друг друга. В счастливом исступлении Гноссос ткнул в них издали пальцем и, забыв про свою наготу, заорал:

— АГАААААААААА! — Парочка шарахнулась друг от друга и помчалась прочь, но его уже ничто не могло остановить. В новом воздухе Гноссос чувствовал накат теплой волны, ловил ноздрями ветер. Злая Мачеха Зима, старик, — пфу, и нету. Он запихал тяжелую парку в ящик с нафталином и вытащил из рюкзака сырые мятые штаны из тонкого вельвета. Штаны появились когда-то из рога изобилия — мешка с бельем, оставленного кем-то в прачечной при сан-францисской бубличной «Сосуществование»; того же происхождения была бейсбольная кепка 1920-х годов, которую он сейчас натянул на уши. Белый верх в выцветшую серую полоску, в центре — черная пуговка, бледно-оранжевый козырек. Ом, дзып — душа вылетает прямо сквозь пуговицу, большой шлем для старых богов, верхние скамейки на центральной трибуне.

Он втиснулся в тесную бойскаутскую рубашку, реликвию Таоса, и удовлетворенно оглядел себя в Фицгоровском зеркале, окаймленном позолоченной барочной рамой. Лычки пятого года, нашивки помощника звеньевого, на плече волчья эмблема, можно идти. Затянул шнурки на сапогах (носков он не носил), натянул бейсбольную кепку на самые брови — ба-бах — и он уже за дверью. И тут же столкнулся нос к носу с Джорджем и Ирмой Раджаматту, которые, словно привидения, материализовались в коридоре, явно в ответ на его вопли. Марлевые балахоны, желтушные глаза, в руках звякают стаканы джина с гранатовым сиропом.

— Господи боже мой! — вскричал Джордж и отпрянул в сторону.

— Долина Кашмир, — провозгласил Гноссос, проскакивая мимо, — утка с карри!

— Апельсиновый дал, — отозвалась Ирма ему в спину — первые слова за все это время. Но времени уже не было. Он взбирался на холм семимильными шагами и размахивал руками так, словно собирался взлететь. Мимо юрфака с тюдоровским двориком для дуэлей; мимо студсоюза, где майские мухи жужжат в крови свежего студенческого роя; мимо высоченной Часовой башни, отбивающей заостренной головой половину первого; кроссовок с шерстяными носками, топочущих по галерейному плацу, и лиц, повернутых в сторону галопирующего привидения; на мосту через ручей Гарпий он издал победный клич — и помчался вниз по тропинке мимо недостроенного пансиона «Ларгетто».

Озеро Меандр заперто высоко в холмах, в этом неестественном положении его удерживает полускрытая от глаз дамба гидроэлектростанции, и вместе с оттепелью там начался сущий ад. Массивные блоки льда вздыбились над поверхностью, наползли на берега и с неукротимой силой повыворачивали из земли деревья. Первые потоки мутной воды запульсировали в желобах, перехлестнули через бетонные контрфорсы и выплеснулись в заждавшееся ущелье в сотне футах под нею. Гноссос бежал по грязной тропинке, шлепая пятками, то и дело притормаживая, чтобы освободить ото льда наполовину загубленное дерево, помочь ему зацепиться за землю. Лучше бы сразу, мучаются бедняги, был бы стетоскоп — услыхал бы агонию. Один только раз перехватило дыхание, когда громадный ледяной блок без малейшего усилия прополз прямо у него перед носом. Ни одно дерево не преградило дорогу, глыба продвинулась футов на десять и только потом остановилась.

— Вуу-хуу, — заорал Гноссос и, ухватившись по-тарзаньи за болтавшуюся ветку, перенесся на косую скользкую поверхность. Он вскарабкался на зазубренный пик и принялся прыгать на нем, вбивая весь свой вес в каблуки. Он проделал это трижды, и дважды глыбам везло, а третью удалось расколоть и отлететь в сторону, когда обломки, сталкиваясь, покатились вниз. На мосту, где юный ручей прорывался сквозь заторы, он остановился и прислушался. Да. Слышишь журчание крови? Ветер в листьях легких? Миллионы клеток и волокон — их потоки и столкновения не могут не шуметь. Ток желчи, струйки позвоночной жидкости, пульсация растущих волос — высоко и пронзительно, будто ногтем скребут по стеклу.