Сергей Гандлевский - <НРЗБ>

Или:

И ничего: с миру по нитке – к концу поэтического сидения Вадим Ясень на выпивку себе помаленьку нарифмовывал. «И волки сыты – и целки целы», – такая была у него философия.

Послушать Вадика, выходило, что ему покоя нет ни днем, ни ночью от телефонных звонков и панибратских визитов официальных и опальных литературных знаменитостей. Недобрая молодежь, Лев с Никитой, в толк взять не могли, как и почему именно по средам Ясень манкировал столь блистательным обществом ради скромных до убожества сходок в полуподвале на Ордынке?

Во хмелю он грозился присмиревшим студийцам, что том его стихов вот-вот выйдет в крамольном эмигрантском издательстве со знаменитой птицей-тройкой на титульном листе, и тогда многим дутым авторитетам несдобровать.

– «Не надо, братцы, ждать шекспиров!» – декламировал Вадик из раза в раз вне очереди, ломая чинный порядок читки по кругу.

– Шапиров, – неизменно поправлял его из глубины зала Додик Шапиро.

Но Ясеня сбить было не так-то просто.

– «Шекспиры больше не придут».

– Шапиры, – не унимался Додик.

– Мелочь пузатая, я требую тишины! – рявкал Выбравший Свободу и продолжал:

Обычно на этой строфе какому-нибудь «братцу», которому было категорически отказано в праве «ждать шекспиров», удавалось оттянуть Ясеня за рукав с середины полуподвала и насильно усадить от греха подальше в угол, где «бедолага и артист» кипятился еще с минуту и засыпал. Последующее чтение шло под аккомпанемент Вадимова посапывания, а то и храпа.

А школьный учитель черчения из Электроуглей, рябой, в очках минус 10, коротающий досуги, если верить учительским виршам, за тантрическим сладострастием – один на один со своим ненасытным гаремом? И ведь что ни среда прется в этакую даль, горемычный!

А чего стоит пишущий пролетариат! Жэковские водопроводчики-самородки, не поддающиеся различению и учету, потому что все они кажутся точной копией один другого и сидят совершенно одинаково, как каменные. Для простоты и удобства Никита с Криворотовым порешили звать водопроводчиков оптом – Ивановым-Петровым-Сидоровым. Работяги посещают студию в качестве вольнослушателей, но кто-то из них время от времени порывается прочесть во всеуслышание написанную в суровую годину войны поэму «Чарка». Умора.

А взять того же Давида Шапиро, Додика? Любимец и украшение студии, умница и зубоскал. Он пишет хокку, исключительно черными чернилами, причем ученическим пером. Сочетание экзотической формы и кондово-отечественного языка придает его писаниям тонкое трагикомическое обаяние. Но этого мало. Из каждого листка с начертанным на нем трехстишием Шапиро мастерски в один присест складывает оригами и опускает бумажного журавля в обувную коробку, называемую отныне «птичьим базаром» или «птичником». Когда в коробке скапливается восемьдесят восемь «птиц», а пишет Додик нечасто, «птичий базар» можно пускать по рукам для прочтения. Порядок извлечения «птиц» из коробки автором не оговаривается, и следовательно, по замыслу Додика, в одном «птичнике» уживается астрономическое число смысловых «стай». Так, по убеждению Шапиро, случаю, а если угодно – промыслу, открывается доступ к сотрудничеству с поэтом в создании практически бесконечной «Книги птиц», писать которую Давид намерен всю жизнь. В соавторстве с Божественным провидением, разумеется.

Творческий метод Додика делал затруднительным его участие в будущей антологии, но и обойтись без Додика было никак невозможно. Порешили вклеить в каждый экземпляр издания несколько «журавликов», чтобы дать читателю представление о манере Шапиро, а остальные хокку напечатать в расправленном общепринятом виде.

– И волки сыты, и целки целы, – с присущей ему прямотой откомментировал данное соломоново решение Ясень. Он-то откуда узнал об антологии?

Начинание держалось в строжайшем секрете, но почему-то чесали языками на этот счет встречные и поперечные – вот и Вадик туда же. Цель антологии была простая и благородная: повернуться для симметрии задом к официальной печати вместо того, чтобы смотреть выжидательно ей в спину, и обзавестись собственным изданием, пусть попервоначалу с тиражом в 12–16 экземпляров (три-четыре закладки на пишущей машинке под копирку). Идея пришла в голову то ли Додику, то ли Арине; во всяком случае, не небожителям Льву и Никите.