Борис Черных - Есаулов сад

– От страхов? – спросил мальчик. – Но чего может бояться Урийск? Наводнение ему не грозит. Немец сюда не дотянулся бы. И никакой чумы не было.

– Чума, сынок, давно вошла в наш город и ходит по улицам.

– Да?!

– Да… Боже, неужели и правда эта девочка – дочь Полячки? Значит, апостол Андрей возвращается в Урийск. Запомни, Серёнька, по улицам нашего города, охваченного чумой, легкими шагами ходит никем не узнанный апостол…

С этого зимнего дня, подернутого белесой пленкой холодов, мальчик начал отсчет судьбы, прозревая загадочное будущее, в котором он, Маленький портной, будет повязан солнечными нитями с девочкой Марылей. Поэтому он должен сотворить для нее неземное.

Но до завтра он, Серёнька, будет считать удары сердца. Завтра первое в жизни свидание состоится у кинотеатра имени Лазо. Как дожить до завтра?

Февраль-март 1990

Благовещенск

Предваряя сцену, необходимо сказать: Пушкин не напоминал новому государю о себе, запертом в Михайловском. Пушкин почти свыкся с ссылкой. Вдруг в теплый сентябрьский полдень за Пушкиным явился фельдъегерь и потребовал немедленно ехать в Москву: «Государь вызывает». Они мчались на перекладных заполошно. Углом сознания Пушкин понимал, что сентябрь месяц – старинный праздник свиданий царя с народом, под колокольный распев Ивана Великого, и Пушкин оставался и в заполошности собранным и спокойным, но он был мнительным и на всякий случай молча осенял себя крестным знамением. В грязном, пыльном костюме Пушкин предстал перед Николаем.

Николай протянул ему руку:

– Здравствуй, Пушкин. Прости, не дал привести себя в порядок, так нужен ты мне.

Пушкин поклонился.

– Сейчас нам подадут чай. Садись, садись, – царь выдвинул кресло, но Пушкин не посмел сесть в присутствии царя. Но и царь не хотел подчеркивать особости своей, и далее они разговаривали стоя, что было довольно странно.

– Небось, все бока отбил на проселках? – спросил Николай.

– Да, я приустал. Годы берут свое.

– Ты намекаешь, что мне уже тридцать?

– Для государя это прекрасный возраст. Можно многое задумать, а, главное, осуществить.

Николай прострельно глянул на поэта. Внесли чай.

– Пей, голубчик. А может быть, что покрепче?

– Нет, государь, я пытаюсь быть спокойным, но все равно встревожен Вашим вызовом. Растормозите тревогу.

– Немедленно? Тотчас? Увы, Пушкин, Россия в бедственном положении. Надеюсь, ты понял это, сидючи на псковском оброке. Говори правду.

– Вы сами сказали правду. Мои крепостные живут хуже, чем жили их родители накануне войны с французом.

– А вельможи царские, – Николай воскликнул слова «вельможи царские» с легкой иронией, – полагают, мало я покарал за четырнадцатое декабря. Но за правду должно ли карать, скажи, Александр Сергеевич?

– Ваше Величество, за правду надо благодарить. Но какая правда усмотрена Вами в бунтовщиках?

– Твои приятели-бунтовщики… – Николая обронил это со вздохом.

– Друзья, – тихо не согласился Пушкин.

– Друзья твои искренне говорили о подавленном народе. Вот ввезли в Россию рабство, укоренили, а избавиться от него не моги. Так?! – сильное лицо государя исказила страдальческая гримаса. – Я самодержец. Завтра я повелю отпустить крестьян на волю. Но ты знаешь, что случится с Россией? Знаешь! А твои друзья, там, в казематах Петропавловской, и только тогда, поняли, на что они замахнулись, и восплакали. И я плакал, слушая их исповеди. Удивительное дело – царь плачет заодно с преступниками. Они предлагали создать Поземельный комитет, войти в него, подготовить в десять лет крестьянскую реформу. Хороши русские бунтовщики, сначала заварят смертельную кашу, а и спохватятся… Я обязан был покарать их. Но, Господь свидетель, карание далось мне тяжело. И я молился, чтоб ты не был замешан. Но следственные дела заполнены твоими стихами.

Пушкин нервно прошелся по кабинету, он позволил себе отвернуться от государя. Николай не обиделся, Николай понял – Пушкин внял сказанному и сокрушенно переживает произошедшее.

– Государь, я должен просить у Вас прощения за дерзкие стихи. Но тогда надо просить прощения и за мое отрочество под благодетельным покровительством Вашего брата. За поход наших на Париж, развративший офицерский корпус…

Николай сказал пушкинской строкой, в тон:

– За пунша пламень голубой!

Пушкин усмехнулся:

– За прелестную Катю Бакунину, в нее были влюблены все лицеисты.