Борис Черных - Есаулов сад

И дает ему четвертый персональный – на этот раз ошибочно.

Но он не мог не дать его.

Второй судья смиренно молчит, он тоже не понимает, что происходит.

Как это не странно, я понимаю, что дуэт Ульянцев-Бортников сильнее Вазура-Будкова.

Колька сидит, положа подбородок на голое колено (он не успел одеться) и говорит только для себя:

– Ульянцев останется один, и тогда все…

И я вижу, что Колька думает сейчас не о себе, не о своей команде, а думает о геологах – ему жалко геологов.

Улянцев – дипломник, Ульянцеву не хочется проигрывать напоследок.

Я тоже начинаю жалеть Ульянцева. В перерыв подхожу к нему и глупо говорю:

– А ты, Миша, останься в аспирантуре…

Он смотрит на меня, потом вздыхает:

– Ты, наверное, не то хотел сказать… Надоело мне жить здесь.

Он не договаривает. Но мне послышалось знакомое – на дворе уже март.

Не договаривает он потому, что кончился перерыв.

Физики сразу сравниваются с геологами – Вазур и еще один – я не знаю его фамилии – делают два удачных броска. Попадания чистые, мячи с коротким шорохом пробивают сетку.

Я хлопаю красиво. Глазами кошусь на Кольку. У него расслаблено обмякли губы.

Зал неистовствует. В игроков летят колкие оскорбления. На четвертой минуте выгоняют Бортникова. Он спорит.

– Уйди, Гена! – зло кричит Ульянцев.

Бортников виновато смотрит на Ульянцева, тот отворачивается, и Бортников убегает в раздевалку. Сейчас он будет курить.

Входит чернявый мальчик вместо Бортникова.

Мальчик делает неудачный проход.

– Не давай ему мячей, – громко шипит Ульянцев, надбровья у него делаются белыми от напряжения. Но кто-то дает мальчику все-таки мяч, и тот удачно прорывается к щиту.

– Сорок первый, – бесстрастно повторяют судьи номер мальчика, что забросил мяч. Снова ничейный счет.

И Вазур не выдержал – он берет минутный перерыв. Он просит судей удалить орущих парней и девчат из зала. Шум мешает игре.

Вазур сорвался. Предлагает он утопичное.

И люди, что стояли в углах и наверху в проеме стены и что сидели на скамейках, понимают, что Вазур не выдержал. Вазур боится.

Визг и гам усиливаются.

Ульянцев в падении перехватывает нервные пасы физиков, успевая встать на ноги. Его опекают два человека, иногда три игрока пытаются блокировать, но безуспешно.

Тогда с ним поступают грубо, захватывают руки, толкают в спину.

Он становится у черты – судьи наказывают грубиянов.

В эти секунды можно рассмотреть, как мертвеет его лицо и руки судорожно спокойны.

У него определенно тело бойца, сухое и крепкое. Наверное, в роду у них нет слабых. Я смотрю на него и чувствую, что от этого человека исходят теплые лучи бодрости, здоровья, ощущения ясности и силы.

Он бросает двумя руками. Некрасиво. Слишком просто, но точно.

Но внутри у меня начинает дрожать: он почему-то совершенно не делает промахов. Я оглядываюсь на Кольку. Если бы он был верующим, я бы думал, что он молится. В себя.

Я пожимаю ему плечо и пропускаю момент – только вижу лежащего обессиленного Вазура и быструю тень, что распрямилась и бросилась к щиту.

Почему в зале молчат? Я смотрю наверх. Потом на Вазура. О, болельщикам жалко Вазура.

Я тоже должен жалеть его, но я не могу жалеть. Я уже смотрю на Ульянцева. Мне страшно, что он не делает промахов.

В эти минуты я думаю – он будет долго жить, этот русский парень – Ульянцев.

А что потом? – спрашиваю я себя.

А потом он снова будет жить. Его невозможно представить даже больным…

Зал молчит. Всем жалко Вазура.

\\\\

Колька заненастил. Я знаю – теперь он будет любить Ульянцева. Он уже влюбился в него по уши, он уже ничего не может поделать с собой.

Так любил Уитмен извозчиков, грузчиков, солдат, старых женщин – всех небольных духом людей…

Мы с полчаса еще вертимся в раздевалке около Ульянцева, но Колька боится, что он поймет, что Колька боготворит его, Ульянцева, и мы уходим…

На дворе уже март. Темень. Я вспоминаю, как Эренбург вспоминал стихи безвестного поэта: «Рыбий жир ленинградских речных фонарей…» [2]

Фонари еще горят. Мы идем ощупью, боимся упасть.

Иркутск, 1961

На «Камчатке» Лина Висковская говорит о мужчинах:

– Самый последний, девочки, случай вчера… Я только из подъезда, а навстречу он: «Вы Несмеяна»… Девочки, он третий день меня преследует!

Цепь катастроф сопровождает поклонников Лины. Девочки завидуют ее легкомыслию, они не догадываются о печали, снедающей подругу. Лину постигла неудача с Эрькой Журо. Уж так устроен мир – он будет весь у твоих ног, но одноклассник по имени Эрик Журо не удостаивает тебя вниманием – и жизнь рушится, летит в тартарары. Висковская вот так иногда – закрыв ладошками уши – слушает печальную музыку внутри себя и хочет навзрыд плакать. Она удивляется, как без любви – в полуобмане живут взрослые, и жалеет взрослых.