Виль Липатов - Глухая Мята

Обстоятельный, деловитый голос борщевской дочери, ее рассказ о хозяйственных делах настраивают лесозаготовителей на задумчивый лад – почти у всех есть огороды, коровы, свиньи…

– Картошки на посадку хватит! – повествует дочь Борщева. – Всю перебрали.

Задумываются лесозаготовители. К огородам люди так привыкли, что сами не знают – нужны ли, выгодны ли? Зарабатывают хорошо – на покупку овощей хватит, но как-то не хочется тащить с базара то, что можно вырастить самим. Уютнее, домовитей бывает человеку, когда в огороде синими звездочками цветет картошка, пошевеливают листиками бочковатые муромские огурцы, а в оградке полыхают маки. Занятно, весело строгать осенью тугие кочаны капусты, хрумкать кочерыжки; хорошо укладывать осенью в прохладное подполье морковь, пахнущую укропом, и укроп, пахнущий морковью. Любо человеку заготовлять на зиму брюкву, репу, тыкву, шелушить по вечерам коробочки мака.

Щекочущими, вкусными запахами наполняется дом, пропитываются одежда, руки – осень пахнет укропом и увядающей землей. Еще очень тепло, солнечно; над огородами, над улицами плывут длинные седые паутинки с маленькими хитрыми паучками; кружась, падают желтые листья.

Сухие листья везде: на дорогах, на крышах, на одежде, на кабинах тракторов и автомобилей. Они скорлупками лопаются под ногами, шелестят, разговаривают, от них пахнет сладковатой гарью и укропом. Прожилки на листьях как вены на нежной руке ребенка.

Хорошо кругом. Не хочется думать о длинной зиме, о двухметровых сугробах. Лето хранится в подпольях: брякнет зимой крышкой хозяйка, нырнет в пролет пола, в запашистую темноту – и смотришь: целенькие, хрусткие лежат на столе огурцы, голубой укроп, редька, капуста с краснинками брусники. Не стол, а огород в доме запасливого лесозаготовителя…

Заботятся люди: перебрали ли дома картошку для посадки, готовятся ли высевать рассаду, записались ли на очередь пахать огород?

– Главное бы, на очередь записались! – тревожится Петр Удочкин.

– На очередь запишут! – отзывается Раков. – Нас запишут!

– Это, как говорится, так!

И только Михаилу Силантьеву неведомы заботы товарищей, живет он одиноко, носится по земле, как перекати-поле, а вернется в общежитие, бросит на кровать пропотевший ватник и усядется на табуретку – вот и дома! Выпьет в честь возвращения стопку-другую спирта и снова начнет плести сложную паутину жизненных дорог – скитаться по общежитиям и заезжим комнатам. Поэтому Силантьев посмеивается над товарищами, похохатывает.

– Эй вы, кулачье! – задиристо говорит он. – Чего опустили головы?.. Вот истинно – кулачье. Вам что, денег мало?!

Силантьев лежит на лавке, разбросав руки, курит, лихо поплевывает, издевается над товарищами:

– Дожил до хорошей жизни красный партизан Никита Федорович Борщев! Кулаком стал!.. Ты, Никита Федорович, честно признайся: на раскулачивании бывал?

– Ну бывал! – рассеянно отвечает старик. – Бывал, как говорится, и не раз бывал…

Силантьев восторгается прямодушным ответом Борщева – сучит, трясет ногами и едва не падает со скамейки.

– Значит, опыт имеешь! – хохочет он. – Вот раскулачь себя… Куркуль ты, Никита Федорович!

– Глупости говоришь, Силантьев! У нас личная собственность разрешена, – медленно поворачивается к нему Георгий Раков.

Механик электростанции Валентин Изюмин, тоже не участвующий в заботах лесозаготовителей об огородах, отрывается от книги, устало потирает виски – все время, пока работала радиостанция, он читал, сосредоточенный и отсутствующий. Аккуратно положив книгу на краешек стола, Валентин Семенович прислушивается к разговору лесозаготовителей, чуть приметно – краешками губ – иронически улыбается.

– Личная собственность, конечпо, будет постепенно отмирать, – важно и уверенно продолжает тракторист. – Сейчас же, в период перехода к коммунизму, мы временно сохраняем личную собственность…

При словах «мы сохраняем» механик улыбается во все лицо, но в разговор не вступает, а ждет дальнейших слов Ракова. Тракторист же, видимо, не собирается говорить – отворачивается от Силантьева и принимает прежнюю позу, которая теперь насыщена выражением окончательности и бесспорности высказанной им мысли. «Я сказал, свое дело сделал, а вы как хотите! – говорит поза Ракова. – И то, что я сказал, – истина. Никаких других мнений быть не может!»

– Скажите, Раков, а лопата – орудие производства или нет? – вежливо осведомляется Изюмин.