Виль Липатов - Игорь Саввович

Игорь Саввович многозначительно помолчал. Он, казалось, действительно жил в другом мире или измерении; все реальное творилось и существовало отдельно, как бы проходя сквозь Игоря Саввовича, пронизывая его материальными предметами, как токами, и потому было фантастическим, зыбким, тонущим в теплом фиолетовом мареве. Отчужденность была сладкой, музыкальной, засасывающей, для полноты ощущений хотелось вывернуться наизнанку, сменить каждую частичку самого себя, как бы заново родиться в том же обличье, но, предположим, с отрицательным знаком.

– Пельмени поспели! – послышался из ничего, из пустоты голос. – Пельмени поспели!

Тоненький оранжевый лучик проник в непонятность, что-то высветлил, что-то, наоборот, спрятал в загустевшей темноте… Валентинов, навзрыд хохочущий в старорежимном кресле, Прончатов, умоляющий Игоря Саввовича держаться, Рита, пытающаяся вспомнить, было ли в ее жизни несчастье, управляющий Николаев, провожающий Игоря Саввовича глазами убийцы, профессор Баяндуров с его речами о сенсорном голоде. Соединялось, перемешивалось, рассоединялось, опять соединялось…

– Я часы умею починять! – неожиданно вскочив, запальчиво выкрикнул Игорь Саввович. – Я самый лучший часовщик в городе! Это признал даже знаменитый Матвей Ерофеевич. – Он вытянул руку, сложил пальцы фигой. – Он, ваш хваленый Матвей Ерофеевич, не мог починить «лонжин» академика Кузнецова, а я пришел к Матвею Ерофеевичу, посмотрел и – починил! Я вот что сделаю! – снизив голос, вкрадчиво, ссутулившись и прижав руки к туловищу, точно к чему-то подкрадывался, сказал Игорь Саввович. – Я вот что сделаю: брошу трест и стану часовым мастером. Знаете, сколько зарабатывает Матвей Ерофеевич? Минимум четыре сотни. А я? Да Игорь Гольцов – часовых дел гений – пять сотен возьмет, всегда возьмет. Ладушки!

Теплое и сильное, непонятное что-то навалилось, обрушилось на Игоря Саввовича. Покатился по столу, упал на пол и разбился фужер, послышался странный звук… Это Светлана бросилась Игорю Саввовичу на шею, начала быстро, горестно, умоляюще целовать его лицо, шею, плечи; жена целовала так, словно они сто лет не виделись, словно Игорь Саввович невредимым вернулся с войны или вышел из тюрьмы, будучи осужденным пожизненно. Забыв о родителях и старике, обо всем на свете, плача, Светлана говорила:

– Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо! Все будет хорошо, а плохо не будет, плохо не будет никогда, никогда. Я тебя спасу, я тебе помогу. Плохо не будет, все будет хорошо, очень хорошо!

Освободившись от объятий жены, ничего не поняв, Игорь Саввович внимательно, прищурив один глаз, точно в микроскоп, посмотрел на нее, пошатнулся, сел и уронил голову на стол, да так, что раздался сильный и глухой удар. Никто не успел испугаться, как послышался его восторженный голос:

– Вот какой лоб у Игоря Гольцова. Чугунный!

Стало тихо. Ветер улегся, припрятался, солнце уходило за кедр и сосны, голубовато-розовая дымка опускалась на землю, точно чад потухающего костра в ненастный день. Примолкли дневные птицы, озабоченные ночным устройством, и уже слышался голос одинокой ночной птахи. Запахи, как это всегда бывает на грани вечера и ночи, стали особенно резкими и яркими, такими насыщенными, точно хотели заменить солнечный свет.

– А я не плачу! – сквозь рыдания сказал Игорь Саввович в стол. – Я совсем не плачу… Я ухожу в часовые мастера…

Он проливал пьяные слезы, потому что весь мир – это теперь было ясно – ополчился против Игоря Саввовича Гольцова. Его не любят, не уважают, стараются отнять даже такое, чего он никогда не имел, но хотел иметь, чтобы узнать, что это такое. Жена его не любила и не уважала за то, что он спал с Ритой, главный инженер Валентинов – за то, что Гольцов против Коло-Юльского плота, управляющий Николаев – за то, что Игорь Саввович прописал сестру дворника, тесть Карцев – за то, что Игорь Саввович пользуется его высоким служебным положением, теща – за то, что он плохо обращается с ее дочерью, старик остяк – за то, что Игорь Саввович не взял ружье, Рита – за то, что он в постели сказал: «Пора спать!»

– Игорь, родной, милый, возьми себя в руки! Все хорошо, все отлично! Тебе станет легче. Ты выспишься, ты завтра будешь спокойным… Ты будешь здоровым. Все, все будет хорошо!

Он медленно поднял голову и мгновенно, как всякий очень пьяный человек, снова изменился – сделался злым, бледным, перекошенным.

– Что будет хорошо? – садистски медленно спросил Игорь Саввович. – В последний раз спрашиваю: что будет хорошо? – Слова душили, он хрипел от обилия слов. – Валентинов – знаменитость, Николаев – сволочь и карьерист, Прончатов – герой нашего времени, Савков – совесть и честь, а кто такой Игорь Саввович Гольцов? Хороший, плохой, умный, глупый? Отвечайте! Ну, отвечайте! Добрый, злой, смелый, трусливый? Ага, не знаете! – вопил он. – Не знаете! Так я вам скажу. Гольцов – никакой. Мыльный пузырь, арифмометр, приставка к Валентинову и письменному столу – вот что такое Гольцов. – Игорь Саввович театрально раскланялся. – Прошу любить и жаловать… Молчите? Ну конечно, вы люди воспитанные, деликатные, добрые. Ха-ха! Не верьте Гольцову! Он болтает… Болтает! Жена, где мои тапочки? Стоп! Я о другом… Да, да, я о другом! – Он качался. – Я о другом… Вы ничего не поймете и понять не мо-о-же-те! Надо быть ребенком, чтобы увидеть голого короля…