Виль Липатов - Игорь Саввович

– Игорь Саввович, вам я положила три ложки сахару! – строго заявила родная бабушка и усмехнулась. – Не перепутала, сударь мой?

Игорь Саввович закрыл на несколько секунд глаза и опустил голову, точно так, как делала его мать, когда волновалась. Черт возьми, куда смотрел Игорь Саввович Гольцов, если при каждой встрече с Надеждой Георгиевной чувствовал непонятное смятение и тревогу? Каким слепым человеком надо быть, чтобы проходить мимо очевидного, такого очевидного, что даже Светлана это заметила. Игорь Саввович Гольцов, тридцатилетний мужчина приметной наружности, фотографически походил на свою бабушку по отцовской линии Надежду Георгиевну Батенькову в девичестве.

– А чего это вы, сударь мой, остолбенели? – удивилась Надежда Георгиевна и поджала губы. – На мне ничего не написано, во-первых, а во-вторых, ваш кофе на ковер льется…

Мать главного инженера хохотала, откидываясь назад, и поэтому тоже проливала кофе из чашки, предназначенной сыну, а Игорь Саввович, взволнованный, неверующе смотрел на портрет декабриста Валентинова, освещенного специальной лампочкой. В лосинах, в перевязи со шпагой, с бакенбардами, задрав подбородок, стоял Игорь Саввович Гольцов, одетый для роли героя пьесы начала девятнадцатого века.

– Ох, как вы насмешили меня, Игорь Саввович! – продолжала хохотать по-валентиновски бабушка. – Ох, как насмешили!

Звучно пробили музыкальные часы красного дерева, которым полагалось по старости хрипеть, скрежетать и запинаться.

– Пейте кофе, Игорь Саввович, остынет…

Декабрист Валентинов обвинялся в убийстве капитана гренадеров, но судьи убийства не доказали, так как гренадер шел за почестями с жандармами в одной шеренге, и поэтому в него стреляли несколько декабристов. Две пули нашли в капитане – пистолетную Валентинова и чью-то ружейную. Вечная ссылка…

Спустившись с Воскресенской горы, Игорь Саввович немедленно отправил в гараж машину Валентинова и немного постоял на месте… Помигивали по-сибирски низкие звезды, изогнутый месяц висел декоративно, точно приклепанный к небосводу, тополя казались алюминиевыми, политый недавно асфальт – обмасленным. Игорь Саввович стоял на ветродуе, стоял для того, чтобы выветрился из одежды запах ванилина, которым всегда пахнул дом Валентинова: здесь любили ванильные торты.

Запах ванили кружил и покачивал, запах ванили, оказывается, был связан не только с домом Валентинова, не только с бабушкой, а и… Горела большая и толстая свеча, именно свеча, деревянный потолок подпирали толстые деревянные балки и опоры, с толстой двери свисала толстая короткая цепь, толстые окна выходили на черные толстые деревья, хотя окон фактически в помещении не было; толстая цепь на дверях маятником заколебалась, стукнула, но не зазвенела, двери – фактически их не было – открылись, кто-то толстый вошел и распространил повсюду толстый запах ванилина, а потом, словно белье на веревку, развешал толстые слова: «Кто здесь любит ванильный торт?» Слова так и остались висеть, непонятные, и было ясно, что в несуществующие двери никто толстый из толстого извне не входил, но комната делалась все больше и больше – толстела с пугающей быстротой… Где это происходило? Что происходило?

Игорь Саввович быстро пошел по улице, пустынной и блестящей из-за политого асфальта. Он шел все быстрее и быстрее, пока не поймал себя на том, что торопиться его заставляет трусость, желание как можно скорее услышать материнский облегчающий голос, увидеть ее глаза, обещающие спасти от всех бед. С другой стороны, Игорь Саввович – психопат этакий – не хотел, чтобы мать почувствовала запах ванилина, может быть, еще более опасный для нее, чем для сына. И он нарочно замедлял шаги, и подставлялся ветру, и старался вспомнить, есть ли в прихожей на полочке одеколон или духи.

От матери пахло ванной. Елена Платоновна была той редкой женщиной, кто не пал жертвой модных нейлоновых халатов, вредных для здоровья, и по-прежнему носила кустарные халаты из двойного ситца, простеганные, однотонные. Сейчас, положив ногу на ногу, в зеленом халате, мать сидела за журнальным столиком и курила последнюю за день – пятую – сигарету «Ява». Распущенные влажные волосы были так длинны, что опускались ниже сиденья кресла, голову Елена Платоновна круто повернула влево, так как внимательно наблюдала за сыном, который – это можно было понять по опущенным уголкам губ матери – вел себя странно. Едва войдя в гостиную, пробормотав «добрый вечер», он осматривался так, словно впервые увидел собственную квартиру.