Виль Липатов - Капитан «Смелого»

– Мама!

– Пятьдесят лет как мама!.. Зачастила – мама, мама, а сама не знает. Что мама, тебя спрашиваю? Мама пятнадцать лет на «Смелом» проплавала, а она одно – мама; мама! Далась тебе мама!.. Мама небось лучше знает, что говорит! Вот всегда в этом доме так – ты им одно слово, они тебе десять! Начнут, и конца нет – мама, мама!..

Морщит нос от удовольствия капитан, старается сдержать смех и, нагнувшись к самовару, видит неожиданное – сердитое лицо жены в зеркальном никеле кажется добрым и молодым, зато сам капитан на черта похож: глаза влезли друг на друга, рот до ушей. «Ну и мордочка!» – думает капитан и только поэтому сдерживает смех.

– В общем, не мамкай! – сердито говорит хозяйка, поднимаясь. – Я пошла посуду мыть, а ты, Лиза, спать укладывайся! Завтра рано вставать – отца пойдем провожать на реку!

…В эту ночь капитан засыпает поздно.

Затаившись в густой темноте, слушает, как ворочается, стонет в груди сердце. Тишина колоколом бьет в уши, куют медную наковальню в часах железные человечки, отсчитывая секунды. От тишины кажется, что дом плывет в густом, вязком воздухе. В чуткой дреме слушает капитан, как тревожно, боясь грозного шевеленья реки, лают в Моряковке собаки. На чердаке ветер забирается в слуховое окно, набухает под крышей, клавишами перебирает доски, – кажется, что по чердаку кто-то ходит, воровски переставляя ноги. Иногда тишина рождает призрачные, странные звуки: то в отдалении поет рожок стрелочника, то шумит прибой, то звенят колокольчики.

Редко-редко приплывают из тишины напевы пароходных гудков.

Чувствует капитан – холодная мохнатая рука берет за сердце, несколько раз сдавливает его; ощутимо, пузырями наливаются на висках вены – медные кузнецы из настенных часов переселяются в них, долбят голову тяжелыми молотками. Становится ощутимым чувство полета в густом, вязком воздухе. Маленькое, щуплое тело капитана парит в пустоте, зябкий туман обволакивает мысли, липкий пот проступает на лице, тело обливается жаром. Замирая, думает капитан: «Где я?»

Гудят на Оби пароходы. Куют время медные кузнецы. Скидывает твердый панцирь земля.

Болен капитан «Смелого».

У Чулыма – деревянное дно.

Десятилетиями несли мутные чулымские воды черные тела топляков и, не дотащив до Обского плеса, укладывали ровным рядом на илистое дно; десятилетиями с чулымских берегов в половодье оседали в воду разлапистые березы с дочиста обмытыми чулымской водой паучьими корневищами; десятилетиями спокойно ложились на дно Чулыма стройные лиственницы, чтобы обрести долголетие, ибо от долгого лежания в воде лиственница становится молодой и крепкой.

Чулым – железное дно. Сотни тяжелых якорей оставили на нем пароходы, зацепив за деревянный настил.

Чулым – приток Оби. Возле деревни Луговое чулымская вода яростно сшибается с обской, и в этом месте – столпотворение, ад. Чулым хищно грызет берег, откусывает кусок за куском и не может насытиться. В прошлом году только стариковская бессонница спасла домочадцев рыбака Анисимова от прожорливых зубоз Чулыма. В четвертом часу утра проснулся дед Аниси-мов, долго лежал, глядя в закопченный потолок, а потом все-таки вышел на волю по стариковской малой нужде. И хорошо, что вышел: чудом висела рыбацкая избушка над беснующимся Чулымом. В одночасье дед повыбрасывал на берег малых ребятишек и брюхатую сноху, чем и спас их от верной смерти.

Гибельное место – сшиб Чулыма и Оби.

Повернет весноводьем буксирный пароход из Оби на Чулым и замрет на месте – работает судорожно поршнями, молотит воду колесами, и все без толку. Сядут усть-луговские ребятишки – на урок – молотит воду буксир, выйдут на перемену – молотит. И только опытный капитан одолеет сшиб воды: нежненько прижмется к пологому берегу, выберет тайный тиховод – и, смотришь, весело телепает буксир колесами по успокоившейся стремнине выше Лугового километра на три.

Чулым лежит на земле убегающим от цапли ужом. Непохож Чулым на Обь: не в глинистых берегах среди низкорослой стены тальников течет он, а нанизывает зигзаги среди сосен, кедрачей, березовых колков; местами пробивается сквозь небольшие горы, местами течет между равнин.

По берегам Чулыма проглядывают поселки сплавщиков, лесозаготовителей. В тайгу, в комариное царство врубаются люди, уходят от Чулыма по крупным притокам Улу-Юл и Чичка-Юл. Две области – Томскую и Кемеровскую – пронизывает Чулым.

Весна на Чулым приходит в конце марта, а то и в начале апреля. Выходят жители поселка утром из теплых изб, хватают расширенными ноздрями запах набрякшего водой снежного наста и качают головами: «Нет, не весна еще, парень!» Завязав в узелок терпенье, ждут еще неделю и, омочив болотные сапоги в проклюнувшейся лужице, наступив кованой пяткой на солнце, снова крутят носом: «Нет, не весна!» Обобрав с десяток листков календаря, сбросив шубы и фуфайки, глядят на вздыбившуюся реку, поворачивают к ласковому солнцу спину и снова ворчат: «Нет еще! Нет, парень!» И только тогда, когда за излучиной Оби, за вековым осокорем покажется темная струйка дыма, когда, немного кособочась, прицеловываясь с волнами, покажется на чулымском плесе «Смелый», скажет житель поселка: «Вот, парень, весна пришла!» Луговое выходит встречать пароход…