Виль Липатов - Лев на лужайке

– Зря вы это! У Никиты Петровича дела покрупнее…

В это время, опечатав кассу и закрыв магазин, вышли веселые милиционеры, за ними согбенно шагал Никита Петрович Одинцов. Он был совсем убит – вялый, постаревший, с опущенными на асфальт глазами. Его можно было и не узнать.

– Куда, Никита Петрович?

– Домой! – И обернулся ко мне: – Поедешь?

– Конечно, поеду. Вам нужен собеседник этак часа на полтора…

Шариковая ручка отказывается, автоматические ручки не спускают чернила, как только начинаю писать об Андрее Витальевиче Коростылеве – противнике сокрушающей силы. Я всякие байки рассказывал только для того, чтобы отвлечься, забыть его имя! Имя – Коростылев. Андрей Коростылев звучит как музыка, как грозный – это мне, конечно, мнится – органный аккорд. И внешне хорош. Все в нем было правильное, нужное, кроме роста, но ведь поговаривают, что люди небольшого роста талантливы и работящи.

Редактор – человек влюбляющийся – все еще переживал медовые месяцы с Коростылевым, наверное, и голоса сверху подливали масла в огонь. А вот мне Коростылев казался легковесным, хотя улыбался и смеялся я, а он серьезничал.

Как заместитель главного по промышленности, я все силы бросил на промышленный отдел: хотелось посмотреть, что они будут делать "с" и «без» Ник. Ваганова. Месяца три я работал на промышленный – очерки, передовые статьи, а потом, «крупно разболевшись», поехал хлебнуть кислороду в Сосны – наш дом отдыха… Вернувшись же через десяток дней, я без очков – острота! – заметил переполох в промышленном отделе. Конечно, немедленно собрал работников и спросил по-иезуитски:

– Что случилось в промышленном отделе, где я зарабатываю деньги?.. – Они молчали, они правильно молчали – в их отделе ничего не случилось, просто некто взял да и уехал в Сосны. – У меня давняя любовь к промышленникам, вот и спрашиваю, что случилось?

Два заместителя редактора сидели в комнате. Веселый и загорелый Ваганов, бледный и расстроенный Коростылев. Я обратился к нему:

– За самоуправство прошу прощения, но, видимо, что-то случилось?

Он сказал:

– Случилось гадкое… Устроена итальянская забастовка. Но будем работать без Ваганова – это написано на каждом молчащем лице…

Я сказал:

– Детский сад! Хамство и беспардонность!

И вышел из кабинета с разъяренным лицом, чтобы забежать в отдел писем, – почему-то казалось, что Нелька еще не вернулась из Сосен: мы решили ехать обратно в разные дни. Ничего подобного, она трудилась, увидев меня, сделала условный знак: «На прежнем месте, через час!» Мне нужно было обсудить с ней вопрос об итальянской забастовке. И мы этот вопрос обсудили – дивное дело! – без споров и ругани. В заключение она мстительно сказала:

– Помолчи еще месяц! Пусть поймут, кто делает дело. Помолчи, ладно, милый?

Последним по возвращении из Сосен я сделал визит, который полагалось делать первым, – предстал перед светлы очи Ивана Ивановича Иванова. Он завопил:

– Ага, голубчик, доотдыхался! Промышленный отдел первый сзади! А! Нет, нет, голубчик, я меняю свое отношение к вашим руководящим способностям. Написать статью – это вы можете, а настроить человека на интересное полотно, воодушевить его – этого, получается, вы не можете… Так получается?

– Простите, белиберда!

– Что вы сказали?

– Белиберда! Когда я взялся – до десятидневного отпуска – за промышленный отдел, появилось три очерка – не моих – и две прекрасных статьи. Не стоит мне выговор делать!

Он до того удивился, что начал заикаться:

– Я-я-я в-ввам не выговор дел-л-лал! Я выг-гг-гова-ривался.

– И тем не менее вы плясали на мне. До свидания!

– Никита Борисович, а Никита Борисович!

Не слушая его, я вернулся в свой кабинет.

Во вторей раз льва на лужайке я увидел, когда был лично приглашен на дачу редактора «Зари» Ивана Ивановича Иванова, и, конечно, был взволнован: немного поводов дал я Главному для того, чтобы вновь стать его дачным гостем. Вел я себя после ссоры с ним паинькой, вперед нос не высовывал, последних два месяца газета почти каждый день печатала «промышленные» материалы, которые на «летучках» считали удачными. Нет! Что-то хорошее ждало Никиту Ваганова на даче Главного, но повод для приглашения был хамским. Редактор, как оказалось, захотел выяснить, почему я никогда не употребляю спиртных напитков, тогда как в хорошей и дисциплинированной газете «Заря» осторожно, но систематически попивали… Одним словом, я куксился, но через окно льва на лужайке разглядывал охотно: он мне предельно нравился. Хороший такой лев, домашний, добрый, но себе на уме.