Олег Маловичко - Тиски

– Давай, может, офис откроем? – хмуро бурчу я, принимая из рук Дениса косяк. – Вырядимся в костюмы, возьмем секретаршу.

– Когда легализуют, так и будет. Говорю тебе, те же законы работают. Если сейчас объявить вне закона, скажем… туалетную бумагу, знаешь, что произойдет? Она не исчезнет, потому что есть спрос. Торговцам просто придется поменять способы продажи.

Мы пытаемся свыкнуться с этой мыслью, пока косяк плывет от меня к Дэну, от Дэна – к Пуле и снова ко мне.

– Прикинь, короче, ночь, темнота, поляна где-нибудь за городом – и съезжаются джипы… – тяну я сдавленным голосом. – Выходят такие перцы серьезные, руки на ремнях, с волынами – и сделка. Есть суперсорт. Немецкая, с запахом сосновых иголок, упаковка – сто баксов, в упаковке – четыре рулона по двадцать метров…

Мы тихонько ржем. Пуля давится напасом и хрюкает. Я, задыхаясь от смеха, продолжаю:

– И, короче, главные с обеих сторон стоят так, пялятся друг на друга серьезно…

– Как в вестерне…

– Как в вестерне, ага… И один говорит – деньги! И – бах – открывается кейс, с зеленью в пачках. Первый только руку, а он ее перехватывает – давай товар! Ему выносят упаковку туалетной бумаги. Босс кивает кому-то за спиной, и выходит эксперт – уверенный в себе чувак, волосы назад гелем, татуха на шее, бородка, все как надо. Щелкает ножом-бабочкой, вскрывает упаковку, снимает штаны и садится срать…

Мне трудно продолжать из-за давящего смеха. Если мимо поедут менты, нас пропалят сразу – три парня крякают и трясутся от смеха в машине с запотевшими стеклами.

– …тужится, давится, а чуваки из банд так и стоят друг напротив друга, с руками на волынах и серьезными харями. Закончив свои дела, он отматывает от рулона, подтирается и с удовлетворенным видом кивает боссу, типа, все нормально, товар ништяк. И они отъезжают. Сделка состоялась.

Посмеявшись, мы опять замолкаем. Больше всего неудобен момент, когда умирает смех. Наступает тишина, и осколки бывшего веселья прорываются в редких судорожных смешках, похожих то ли на кашель, то ли на всхлип.

Проходит еще полчаса. Время тянется настолько медленно, что мне кажется, оно подвисло, как сложная программа в слабом компьютере. Хочется переза­грузиться, чтобы все быстрее закончилось. Ненавижу ждать.

Я отзваниваю ребятам в «Парус» и прошу их или перенести на завтра, или дать нам еще час – форс-­мажор, вынуждены задержаться. Без обид? Все нормально, уверяют они, хотя по голосам я чувствую, как они обосрались. Бедные деревенские дурачки, держащие бабки вшитыми в трусы, посекундно оглядывающиеся вокруг, уверенные, что все хотят их кинуть и нажить за их счет. Как потерявшиеся в лесу дети. Какое-то забытое чувство, возможно, сострадание, шевелится внутри, как судорога подыхающей лягушки, и я даю деревенским телефон одной знакомой козы, которая приютит их на ночь.

В плеере по кругу ходит Nelly, я уже перебрал все игрушки в мобильном, шесть раз покурил и успел пару минут покемарить. Денис барабанит пальцами по рулю, гоняя про себя какую-то тему, а Пуля сидит, уставившись в окно.

– Давай, может, завтра? – в который раз закидываю я. – Чего вообще мы должны к нему ездить? Можно позвать. Придет, никуда не денется.

– Нет, – отвечает Пуля, не отводя взгляда от улицы, – я давно собирался. Вы не представляете, сколько я мечтал об этом. Я иногда ночью просыпался и на кухню уходил – типа, курить, а сам сидел в трусах, на стуле, ногам холодно – и представлял.

Пуля даже водит ладонью перед глазами, чтобы показать степень своей одержимости.

Я зеваю и от нечего делать продолжаю разглядывать окрестности, хотя смотреть здесь, по большому счету, не на что. Я все вокруг изучил еще в прошлые разы, забегая на Пулину работу, чтобы стрясти с товарища пару сотен. Стоянка, на которой жмутся несколько эвакуаторов, длинный ангар служебного гаража, автомастерская, контора вдали – все это вписано в квадрат из сетчатого забора, в пяти метрах от которого стоит наша служебная «бэха». День сегодня пасмурный, и небо освещает окрестности в режиме минимальной насыщенности цветом. Как будто наш мир – последний в игре «испорченный телевизор» и до нас дошла только сотая копия с нормального, цветного мира. Серость пропитала все – воздух, здания, лица редких прохожих. Я смотрю на молчаливые фигуры, понуро бредущие по своим, наверняка тоже серым, делам, и ловлю себя на мысли, что эти люди похожи на вампирскую занач­ку – они выглядят, словно их жизнь и кровь наполовину высосали, оставив только минимум, необходимый, чтобы дотянуть до следующего ужина их хозяев.