Вячеслав Пьецух - Догадки (сборник)

– Можно тронуть полк на Брусилов, где стоят алексопольцы и ахтырцы, – предложил барон Соловьев. – Можно взять дирекцию на Житомир, и там есть наши…

– Можно также идти в Белую Церковь на соединение с егерями, – вступил Щепило.

– Погодите, господа, – перебил Кузьмин, увидевший в окошке полковника Гебеля, который, несмотря на побои, три колотые раны и расплющенные кисти рук, тащился, пошатываясь, со двора.

Кузьмин выбежал из дома, нагнал полковника у ворот, сбил его с ног и, выхватив шпагу, один за другим стал наносить удары. В конце концов шпага застряла у полковника в ребрах; Кузьмин ее еле выпростал, плюнул и пошел назад в дом. Гебель немного полежал в снегу, потом трудно поднялся и скрылся с глаз; добить его ни у кого не хватило злости.

После этого совет продолжался еще около часа, и, хотя программа действий так и не определилась, в результате офицеры сошлись на том, что сам факт восстания Черниговского полка должен будет выявить силы союзников и противника, а следовательно, прояснить план движения и борьбы.

Ближе к полудню 29 декабря пятая мушкетерская рота выступила из Трилес и вечером прибыла в соседнюю Ковалевку, где соединилась со второй гренадерской ротой. Утром следующего дня восставшие черниговцы вступили в городок Васильков, который сейчас представляет собой симпатичный районный центр. Васильков встретил восставших безлюдьем, лаем собак и столбами печного дыма, но как только на площади зарокотал барабан, из хат повалили солдаты тех рот, что были расквартированы в городке, и пошло то неистовое веселье, какое, видимо, неизбежно при начале всякого народного мятежа. На радостях даже побили майора Трухина, никогда особенно не притеснявшего нижних чинов, и немного пощипали васильковских богатеев. Правда, Сухинов решительно пресек мародерство и предложил обывателям подавать жалобы с указанием убытков в денежном выражении; нажаловались на 17 721 рубль ассигнациями и на 123 рубля серебром.

Около часу дня без малого весь личный состав полка был построен на заснеженной площади фронтом к двухэтажному зданию штаба, где в наше время располагается районная вневедомственная охрана, а левым флангом к собору со шлемовидными малороссийскими куполами, стоявшему на горе. Сергей Иванович Муравьев-Апостол, переодевшийся в парадную форму, сказал полку речь, коротко объяснявшую цель восстания, и призвал черниговцев единодушно «полететь за славою или смертью», но при этом он оставил за каждым право добровольно примкнуть к восстанию либо посторониться.

Солдаты толкали друг друга локтями.

– Ты как?

– Я так: присягу помню, куда знамя, туда и я.

Затем полковой священник Данила Кайзер прочел черниговцам «Православный катехизис», сочиненный самим Сергеем Ивановичем, в котором утверждалась та новохристианская мысль, что Господь Бог с теми, кто идет против врагов народа и прежде всего царя. Поскольку сам Данила Кайзер этой мысли не разделял, за чтение муравьевского катехизиса ему выдали вперед четыреста рублей, и поэтому перед следствием он не оправдался, а был заключен в один из монастырей Смоленской губернии и так там засиделся, что при амнистии 1856 года был нечаянно позабыт; через некоторое время о нем, правда, вспомнили и даже назначили пенсию в пятьдесят семь рублей четырнадцать копеек почему-то с тремя седьмыми.

Утром 31 декабря Черниговский полк выступил из Василькова в направлении Брусилова, где стояли алексопольцы и ахтырцы.

Накануне ночью в полку не спали: Сергей Иванович все что-то писал, Щепило бродил из роты в роту, подбадривая солдат, что было совсем не нужно, барон Соловьев считал полковые деньги, Кузьмин занимался своими пистолетами, а Сухинов отправился проведать майора Трухина, сидевшего под арестом. Увидев Сухинова, майор рухнул на колени и взмолился:

– Иван Иванович, не убивай!

Сухинов поднял Трухина со словами, что его вовсе не собираются убивать, но только он направился к двери, как майор снова бросился на колени.

– В таком случае вели прислать водки…

Солдаты, набившиеся в хатах, в которых было не продохнуть от печного жара и крепкого армейского духа, замешанного на запахах кожи, пота и табака, чувствовали себя нервно-приподнято, боевито. В хатах наяривали мелом сбрую, то есть широкие ремни ранцев, чистили толченым кирпичом штыки, зашивали прорехи на шинелях второго срока или, праздно пыхтя глиняными хохлацкими трубками, вели нарочито веселые разговоры.