Виктор Пронин - Воскресные вздохи

— Встал? — спросила Зина сипловатым со сна голосом. — Очень хорошо. Пойдем за картошкой.

Юра вздохнул.

— Картошка кончилась, а вчера мне Галка с первого этажа сказала, что в магазин завезли. Надо будет рюкзак освободить. Туда килограмм тридцать войдет. Собирайся.

Юра скорбно поднялся, прошлепал в комнату, постоял у окна. Небо начинало сереть, наливаться зноем, его утренняя голубизна постепенно теряла насыщенность. Небо становилось серым.

Усевшись в кресло, лицом к пустому экрану телевизора, Юра постарался снова углубиться в себя, найти ту грустную и светлую нотку, с которой проснулся. Но не смог. Появились опустошенность и легкое раздражение, будто по чьей-то вине потерял нечто важное. Зина чутко уловила в его молчании несогласие, протест и тут же обиделась. Шумными своими действиями она упрекала его в лени, бездеятельности — грохотала на кухне посудой, что-то бросала с места на место, застилая постель, била кулаками по подушке, потом начала вытряхивать на балконе старый пыльный рюкзак, и Юра жестоко страдал от этого бесцеремонного вторжения, оттого, что так грубо и безжалостно разрушалось возвышенное состояние, посетившее его ранним утром.

— Ты готов? — хлестнула жена, проходя с рюкзаком в прихожую. — Сейчас выходим. Слышишь? А то соберется очередь, до вечера стоять будем.

Юра почти неслышно простонал, сжав зубы.

— Может, ты заболел? — жена неосторожно хихикнула. — Вызвать врача? В «Скорую» позвонить? Одевайся!

Юра вздохнул, перебросил правую ногу на левую, подоткнул простыню, чтобы уголок не касался пола, и подпер щеку кулаком.

— Польскую картошку завезли, ты можешь это понять! Импортная! В целлофановых мешках!

— Тебе своих мешков мало? — обронил Юра почти без выражения, но в ответ услышал лишь хлопанье брезента, шум спускаемой воды в унитазе, грохот посуды, сваливаемой в раковину, и четкий-четкий стук остреньких подкованных каблучков по крашеному полу.

Он не помнил, сколько прошло времени, но, когда решился поднять глаза, увидел, что жена стоит перед ним, уперев кулачки в сухонькие бока, и смотрит на него требовательно и осуждающе.

— Как хороши, как свежи были розы, — пробормотал Юра с такой неподдельной скорбью, что жена забеспокоилась.

— Что-что? — протянула она на всякий случай с насмешкой, чтобы не остаться в дурах.

— Розы, говорю, были хороши, — вздохнул Юра и перебросил левую ногу на правую. — Зина, ты помнишь, как пахли розы в тот вечер, когда мы с тобой... — Юра не закончил, погрузившись в прошлое.

— Совсем мужик обалдел! — крикнула Зина. — Ты что, издеваешься?! Так и скажи! Скажи!

Юра опустил лицо в крупные пухлые ладони и горестно покачал головой.

— Сколько было всего, Зина! Ночные сумасшедшие звонки, бешеные такси по пустым, мокрым от дождя улицам, парк... Помнишь осенний, засыпанный желтыми листьями парк, а репродуктор в кустах забыли выключить, и он передавал танго, а я опаздывал на самолет, и какой-то совершенно дикий мотоциклист согласился меня подбросить, и я еще успел из аэропорта позвонить тебе... А у тебя дома сидел тот тип с рыжей бородой, помнишь? Он поднял трубку, но у него был такой тонкий голос, что я подумал вначале, будто разговариваю с тобой...

Грохот захлопнутой двери был ему ответом. Юра подошел к балконной двери и долго смотрел на улицу, пока не увидел жену — она шла четкой, оскорбленной походкой, и в руке у нее болтался на длинных ремнях их старый походный рюкзак, который помнил, наверно, еще и озера Карелии, и ущелья Иссык-Куля, и скалы Байкала... Ничего, подумал Юра отрешенно, соседи помогут донести, у нас хорошие соседи.

После этого Юра сбросил простыню, даже не сбросил — просто распахнул и уронил ее на пол. Потом принял ванну, тщательно, не торопясь, побрился. Сверху ему хорошо было видно, как медленно продвигается очередь за картошкой. Он прикинул, что Зине стоять еще не меньше часа, а то и двух, и у него предостаточно времени. Побрившись, Юра начал одеваться. Вряд ли он так одевался к какому-нибудь празднику. К двенадцати он был при полном параде: темно-синий костюм, который он надел не то второй, не то третий раз, белоснежная рубашка, вообще ненадеванная, только из пакета, подаренный друзьями галстук. И лишь тогда он обнаружил, что у него всего-то копеек сорок мелочи.

Юра подошел к платяному шкафу, открыл его бестрепетной рукой и вынул из заветного уголка семейные сбережения. Он даже не считал деньги, зная, что там около пятидесяти рублей — как раз то, что позволяло им с женой надеяться на сносное существование до очередной зарплаты. Убедившись, что Зина ушла со своим ключом, Юра покинул квартиру.