Виктор Пронин: Киевский торт

Как-то вечером, когда прием уже закончился и Вера Петровна спешно заносила в карточки бесконечные сведения, которые положено вписывать во время приема, в кабинетик вошел хирург Николай Николаевич. Он неслышно сел на кушетку, застланную белой простыней, откинулся спиной на крашеную стену и стал смотреть на Веру Петровну внимательно и почти влюбленно, как это могут себе позволить пожилые люди, понимающие, что их не заподозрят в срамных помыслах.

— Простите меня, Верочка, за нескромный вопрос... Сколько вам лет?

— Ох, Николай Николаевич! — непритворно вздохнула Вера Петровна, не отрываясь от карточек. — Все мои, все мои... Двадцать семь! — И она, быстро обернувшись, исподлобья посмотрела на хирурга широко раскрытыми глазами, словно сама удивилась этой страшной цифре. И добавила: — Будет.

— Замуж вам надо, Вера. Чтобы семья, муж, дети... чтобы не оставались вы тут со мной, стариком, да с уборщицей, которая вот-вот погонит нас отсюда своей поганой метлой.

— Не берут, — неловко усмехнулась Вера Петровна. — Чем-то я им не нравлюсь, что-то их пугает, никак не удается мне их пронять.

— Дураки потому что. Истинно дураки. — Николай Николаевич помолчал. — Хотите, я познакомлю вас с прекрасным молодым человеком — умным, образованным, обеспеченным? Хотите? — Морщинистое красноватое лицо хирурга приняло заговорщицкое выражение.

— Конечно, нет!

— Почему, Верочка?!

— Потому что таких не бывает. — Она рассмеялась.

— Есть такой! — Николай Николаевич подошел к столу, чтобы видеть лицо Веры Петровны. — Он живет со своей мамашей, моей давней знакомой, в городе Киеве. У него потрясающая квартира, замечательная должность в Министерстве сельского хозяйства, и он давно мечтает познакомиться с красивой, обаятельной...

— Стоп! — Вера Петровна подняла ладошку. — Киев славится красавицами, что ему мешает там?

— То же, что и вам здесь мешает, в таежных глубинах нашего острова. Ведь это все расхожие слова — большой город, много красавиц... а на деле все проще... Соседи, сослуживцы, свой автобусный или трамвайный маршрут. Прохожих там много, но их и здесь хватает. На прохожих не женятся, за прохожих замуж не выходят. С людьми все происходит, когда они перестают быть прохожими друг для друга. Значит, договорились. Я отсылаю ему ваш адрес и анкетные данные. В меру сил опишу внешность, хотя заранее знаю, что мне это не под силу.

— Ни в коем случае! — испугалась Вера Петровна. — Не вздумайте!

— Послушайте меня. — Николай Николаевич снова сел на кушетку. — Я пошлю ваш адрес. Он напишет письмо. Не понравится — не отвечайте. Можете порвать его, не вскрывая. Вы знаете, как переводится на русский язык слово «Поронайск»? Гнилое место. Мне так не хочется, чтобы название нашего городка отразилось на вашей судьбе...

В маленькое перекошенное окно Вера Петровна видела заснеженный карниз, освещенный настольной лампой, черноту ночи, фонарь в конце улицы, мелькнувшие вдалеке фары машины. Где-то залаяла собака, тут же откликнулась еще одна... Николай Николаевич, ожидая ответа, залюбовался ею — строгий взгляд темных глаз, такой, наверное, и должен быть у врача, короткая стрижка, белый халат, перетянутый пояском. И видел, видел старый плут Николай Николаевич в ее глазах ту женскую дерзость, за которой безошибочно можно угадать жажду любви, готовность к поступкам рисковым, бесшабашным.

— Знаете, — она как-то беспомощно посмотрела на Николая Николаевича, — что-то в этом есть несимпатичное. Вроде заочной солдатской переписки.

— Очень глупые слова, — мягко сказал Николай Николаевич. — Кто к нам сюда ходит? Старики и старухи. В основном старухи. Что у них болит? Живот, поясница, ноги отнимаются, память, на вены жалуются, на мочу, черт знает на что! Вы поработаете здесь еще два года и решите, что на острове вообще нет здоровых людей, нет молодых и веселых. И самое печальное будет то, что в конце концов окажетесь правы. Молодые и веселые посещают другие заведения. Послушайте меня, Верочка... Нет, вы послушайте... Что происходит — все заняты, ни у кого нет времени, все куда-то несутся, чего-то добиваются и наконец успокаиваются. И спросите у любого в последний его час — был ли он счастлив? Скажет — да, был. Не потому, что в самом деле познал счастье на этой земле, а потому, что так принято отвечать, потому, что стыдно нам признаться, что уходим, так и не вкусив этого непонятного, недоступного плода.