Виктор Пронин - Неаполитанский романс

— Потому что вы пьете одинарный кофе, — ответила девушка и опять улыбнулась. — Возможно, правильнее было бы сказать — ординарный.

Грышук этого слова не знал, но на всякий случай улыбнулся.

— Как вас зовут? — спросил он.

— А как вы думаете?

— Мм... Я все равно не угадаю.

— И не надо. Зачем вам угадывать... Скажите так...

— Тогда... Дина.

— Ну что ж... Согласна. Пусть будет Дина. Это не так уж плохо. Во всяком случае, лучше, чем... А вас, наверно, зовут Федя?

— Нет, на Федю я не согласен.

— Почему?

— Я надеялся на что-то более... Мм...

— Понятно. Тогда давайте сделаем вот что... Раз уж я все равно у вас в долгу за кофе, — девушка открыла свою сумочку и вынула маленький сверток. — Снимите свой галстук.

— Зачем? — не понял Грышук.

— Сейчас увидите. Снимите же...

Она протянула к нему руки, нащупала сзади под воротником зажим и легко разъединила резинки, на которых держался его зеленый капроновый галстук. Грышук совсем рядом увидел ее глаза за стеклами очков, улыбку, почувствовал запах незнакомых духов и вдруг опять заволновался, поняв, что у него с этой девушкой завязываются какие-то отношения, а как раз этого он боялся больше всего. Он опасался, что ему придется говорить о своей жизни, выслушивать, что будет говорить о себе девушка. Вот если бы он мог изменить жене с кем-нибудь молча, даже без придуманных имен, без разговоров...

— Ну вот, — сказала девушка. — Так даже лучше. — Она развернула сверток — там оказался новенький серый галстук. Легко повязав его, она затянула узел, опустила воротник рубашки.

— Капроновый галстук вам не нравится? — спросил Грышук.

— Вы же не ходите по улицам в калошах на босу ногу!

— Это одно и то же?

— Почти. Вон зеркало, посмотрите...

Грышук обернулся. Серый галстук из тусклой ткани с тремя красными квадратиками придал ему какую-то вечернюю нарядность, новизну.

— Спасибо, — сказал он. — У вас всегда в сумочке есть лишние галстуки?

— Нет, не всегда. Теперь, если вы не против, я согласна назвать вас Сергеем.

— Ну, это куда ни шло...

— Вот и отлично! Мне пора, Сережа. До свидания.

— Как пора? Вы уходите? К... куда?

— Туда, где меня ждут... Как и вас, наверно.

— Так что... на этом мы и расстанемся?

— Вы напрасно со мной познакомились. Я же не в вашем вкусе... Вам будет хлопотно со мной... И потом... вы спешите... Разве нет?

— Я не спешу, опаздываю — да. Но не спешу.

— Знаете, Сережа... Вы уверены, что вам хочется еще посидеть здесь? Со мной? Нет, вы в этом не уверены... На вас подействовал вечер и... кофе. Это все кофе. Я ведь предупреждала, что после него видишь гораздо больше, чем есть на самом деле... Завтра утром я буду...

— Я тоже по утрам предпочитаю не подходить к зеркалу... И даже бреюсь на ощупь. Поэтому у меня и виски всегда кривые... Вот посмотрите...

И Грышук, повернув голову в одну сторону, потом в другую, показал девушке куцые пучки шерсти возле ушей.

— Действительно кривые, — засмеялась она.

— Но я провожу вас? — сказал Грышук.

— Проводите... Это недалеко.

Когда они выходили, им в глаза ударил яркий свет фар. Взглянув в этот момент на девушку, Грышук подумал, что она в самом деле не так уж красива и уж нисколько не похожа на женщин с картин старых мастеров. А именно их он считал образцом, на них походила его жена. Поэтому он и женился на ней в свое время. У него перед глазами вдруг возникла открытка: громадная, уходящая в темную бесконечность кровать, а на ней — большая розовая женщина с волнующим животом, лежащим на алой ткани. Да, кажется, на алой. И подпись: «Даная». Потому-то он и незнакомку неожиданно для себя назвал Диной. Все-таки созвучно. И красиво. Но, скосив взгляд на девушку, Грышук подумал, что та кровать была бы для нее велика, да живот ее не лежал бы так свободно и независимо, как у той женщины. Но он был благодарен девушке за то, что она сама избавляла его от хлопот, связанных с прощанием. Зная, что через несколько минут они разойдутся в разные стороны, Грышук почувствовал себя легко и непринужденно.

По темной улочке они вышли к берегу. Наступила тихая темная ночь, и не было видно даже волн, которые шуршали у самых ног. Потом выглянула луна, и низенькие пенистые барашки засветились тускло и переменчиво. Начинался отлив.

— Идемте, — сказала девушка. — Уже поздно.

Она поправила ему галстук, улыбнулась, и Грышук неожиданно для самого себя обнял девушку и поцеловал в щеку. Возможно, он полагал, что это единственный способ попрощаться и избежать разговоров, которые неизбежно ведут к завязыванию отношений, а может быть, он просто не совладал с собой, изнуренный вечерними неудачами. Однако, как бы там ни было, обняв девушку, Грышук вдруг почувствовал, что на него навалились все те ощущения, которые он переживал лет десять назад и о которых совсем забыл. Страх, что все это сейчас кончится, оборвется навсегда, усиливал ощущение горького счастья — девушка была рядом и будет с ним еще несколько мгновений. Но время сейчас не имело никакого значения. Секунды это будет продолжаться или годы — неважно. Сжав ладонями ее худенькие плечи, Грышук с трудом проглотил подкативший к горлу комок. Было в этом прощании что-то уж очень печальное, будто он расставался не только с этой безымянной девушкой, но и со своей молодостью, с самим собой, с той жизнью, к которой все время так безнадежно стремился.