Елена Сазанович - Предпоследний день грусти

У нас с Мишкой была странная любовь. Странная потому, что мы хотели друг друга только тогда. Когда нам мешали. Или там. Где могли помешать. Едва мы оказывались в квартире. Пустой. С мягким диваном. И геранью на подоконнике. Нам становилось скучно. Мы смеялись, болтали о пустяках. Иногда умудрялись болтать об эпохе Возрождения. И ее выдающихся мастерах. В благоприятной обстановке мы словно остывали друг к другу. Хотя это было не совсем так. Мы просто боялись. Потому что одинакого чувствовали и глубину, и серьезность наших отношений. Которых я всегда избегала. И хотя Мишка этого не избегал. Он боялся отказа. Он боялся меня потерять.

Иногда мы убегали с лекций. И гнали старенькую «Победу», оставшуюся в наследство от моей матери. Желая как можно скорее очутиться за городом. Но добираясь до леса. Мы вдруг притворно зевали. Я учтиво брала его под руку. И мы медленно расхаживали, как старики, прожившие вместе целую жизнь. Глубоко вдыхали кислород. Который нам совсем не был нужен. И разглогольствовали о преимуществах деревенской жизни. Которая нам была ни к чему.

А на следующий день мы с нетерпением вбегали в класс. Наспех закрывали дверь стулом. И целовались, целовались. И потрескавшийся потолок становился для нас звездным небом Эллады. И обшарпанный пол растилался для нас мягкой изумрудой зеленью древней Эллады. И поблекшие стены становились для нас гибкими виноградными лозами древней Эллады. И мы забывались в поцелуе…

И на лекциях о выдающихся музыкантах эпохи Возрождения. Сидя длизко друг к другу. Мы забывались тоже. Мы понимали, что Ренессанс – самая любимая наша эпоха. Эпоха наивысшего подъема чувств. И Мишка прикасался теплой ладонью к моей ладони. И моя душа и мое тело разлетались в разные стороны. Я уже не существовала. И не существовало парты. И голоса лектора. И звуков музыки. Наступала эпоха Возрождения.

– Тема греха для эпохи Возрождения. Греха и красоты была очень важной, – убеждал нас лектор. – Порочности и гармонии.

Тема греха была важна не только для Ренессанса. И красоты во грехе. И мы с Мишкой сами создавали для себя эту эпоху. И пребывали в ней во всей своей греховной красе.

Поначалу это была школьная любовь. И не только потому что наивная. А еще потому. Что вмещалась лишь в пределы нашей школы (так мы называли консерваторию). За ее стенами эта любовь становилась ненужной. Потому что за ее стенами мы могли и разговаривать. И думать. Совершенно о другом. Мы были очень похожи. И, возможно, именно поэтому у нашей любви не было будущего. Хотя от этого будущего я отказалась сама. И убедила себя, что правильно сделала. И еще убедила себя. Что в этом виноват и Мишка.

Я думала. Что может быть проще сказать: давай любить друг друга, дорогая. Мы будем этой ночью любить так, как никто никогда не любил. И мне нет дела до твоего прошлого. И до твоего будущего. Пусть же и тебе не будет до этого дела. Ты утонешь в моих объятиях и моих поцелуях. Этой ночью только ты будешь существовать для меня в мире. Ведь все так просто, дорогая. Если Боги нам дают эту ночь. Зачем нам терять ее. Ведь в жизни столько неприятностей, столько горя. Было. И будет. Давай научимся на время забывать их. Давай научимся на время делать жизнь красивой. И даже если у нас нет будущего. Мы будем знать. Что у нас есть прошлое. А с таким прошлым можно долго-долго жить. Иди ко мне, дорогая…

Но Мишка не сказал мне этих слов, которые выдумала я сама. Просто, когда наша любовь уже не стала вмещаться в пределы школы. Однажды вечером, у меня дома. На мой день рождения. Он взглянул на меня умными, серьезными глазами. Которые наверняка хотели сказать эти слова (но это я поняла позже). Прижал мою голову к своей груди. И прошептал.

– Люська… Как хорошо, что ты родилась именно в этот день. Люська…

Вот и все…

И утром. Уже проснувшись. Но не открывая глаза. Я мечтала, как Мишка мне скажет: Мы так любили друг друга этой ночью. Так никто не любил. Ты самая красивая в мире. И ни с кем мне не было так хорошо. Боги у нас отнимают будущее. Но помни. Даже им не по силам отнять наше прошлое. И наша разлука, помни. Это начало новых радостей. Новых встреч. Ведь мы знаем, что такое счастье. И если мы знаем, оно нас никогда не покинет. Я никогда не забуду тебя, дорогая.

Прокрутив мысленно Мишкин монолог, я даже всплакнула. И открыла глаза. И увидела Мишку. Он смотрел на меня теми же серьезными и умными глазами. Которые наверняка и хотели сказать и эти слова (но это я поняла позже). Он протягивал мне ярко красную розу. На которой еще блестели капельки росы. И сказал единственное: