Канта Ибрагимов - Стигал

…А эти записи останутся здесь. И если кто-то, такой же как я несчастный пациент, возьмет их в руки, а может, и прочитает, то заранее прошу прощения. Все это от безделья. Время убиваю. А если честно – готовлюсь. Пишу некий отчет. Отчет моей жизни, как некое оправдание, покаяние, а может, как говорится, соломку пытаюсь подстелить. Тщетно. Прощайте. Дай Бог вам терпения, мира, добра, гармонии, выздоровления. Держитесь! А еще я желаю вам, чтобы вы, как и я, мечтали о будущем, оно прекрасно! Я верю в это, даже убежден. Чего и вам искренне желаю.

Аминь!

Уважаемый мой товарищ! Мой последователь! Если ты листаешь мои записки, то уже, наверное, догадался, что произошло. Меня не выписали. Думаю, что мой радиодоктор и медсестра были расстроены не меньше меня. Хотя это меня по их милости весь день ломает. Накануне ночь не спал. Свое волнение этой писаниной отпихивал. А потом, после завтрака, места себе не находил. А радиодоктор позвонил – фон ужасный. Он всегда такой веселый, жизнерадостный, а тут я со своей радиацией. И как я понимаю, показания компьютера они изменить не могут, и меня выписать не имеют права. Я, хоть и злой, да пытался держаться, пока дочь не позвонила. Плакала. Потом Маккхал звонил. А я в ответ мычал, как бы их успокаивал. Послал сообщение, вновь успокаивал. В общем, все планы насмарку. Концерт будет без меня, и это хорошо; для меня это было бы мучение. А я сейчас думаю об ином, о своем состоянии – оно ужасно. Ибо как только я узнал, что не выписывают, я тут же стал во все «прицеливаться», во все стрелять. Даже на подоконник залез и «обстреливал» всех, кого видел на Профсоюзной. Конечно, это был срыв, нервный, очень продолжительный психоз, и я кое-что, а может, многое не помню. В такие моменты я начинаю всем подряд посылать по мобильнику сообщения. Зачастую это всякие глупости, а еще хуже – угрозы. С ужином я получил пилюли, это я тоже не помню или еле помню, но я их, видимо, машинально вовнутрь вогнал, электронасосом пользовался. Отключился, часок-другой поспал и вот встал, пытаюсь занять себя писаниной, пытаюсь успокоиться, но все равно глаз прицел ищет, и я всюду крестик в кружочке рисую: вот так (+).

Мне надо успокоиться, надо заснуть. Надо быть в гармонии с самим собой. Надо! Надо со всеми быть в гармонии. Если бы мог говорить, если бы я мог услышать свой голос, свою успокаивающую речь, но этого больше не будет. Осталось лишь одно – писать, оформлять с помощью букв свои мысли. Гармония! Спокойствие. Аутотренинг. Мне надо лечь. Спать!!!

Может, все-таки выпишут? Эта радиация… Зачем мне дали сразу две капсулы? А тут еще зять. Приехал из Европы ради меня. Он, наверное, тоже хочет на концерт дочери попасть. Все-таки такое событие! Грандиозно! Только сейчас я могу, не лукавя, признать, что хочу, очень хочу на концерт попасть, триумф ее воочию увидеть, эту радость с ней разделить. А ведь я дурак, дикарь, всю жизнь был против ее концертов, боялся, что она станет артисткой, пугался ее этих призрачных бдений на сцене. Хотя… постоянно пишу «хотя», потому что судьбу-то не обмануть, и надо было наоборот – развивать детей, давать им большую самостоятельность и активность. Ведь был наглядный пример.

Пока я в Туркмении сидел, моя семья кое-как до Грозного добралась, а там ведь ни кола ни двора. Поселились они у сына дяди Гехо. И хорошо, что жена думала об образовании детей, всех сразу в школу отвела, а дочку – и в музыкальную, она еще существовала в Грозном, но преподавателей, музыкантов, артистов не хватает, интеллигенция бежит, а моя жена работу нашла в музучилище и дочку стала выводить в музыкальный свет. И вот Шовда выступила на каком-то торжественном концерте. Было много гостей, был и новый президент Чечни, да он генерал, – а вот новый министр культуры сразу все понял, пригласил Шовду с матерью к себе, сказал, что девочку надо развивать, и ясная для нее цель – поступление в консерваторию. А когда узнал о наших семейных делах, то сделал максимум из того, что мог, – выделил без оплаты аж две комнаты в «Доме актера».

«Дом актера» – это что-то вроде общежития или гостиницы. В итоге, как уехали мы из общежития в Грозном, так и приехали много лет спустя в общежитие Грозного. Это моя сегодняшняя оценка произошедшего, а в то время для меня и моей семьи это было огромное подспорье и благо. Вот что значит своя родина, свой министр. А моя дочь?! Тогда и после я о какой-то консерватории и ее артистической карьере даже думать никому не позволял. Я тогда был молод, полон сил, профессиональных навыков, всегда тяготел к труду. Мне надо было кормить семью, а иного помысла в жизни и не было. Сразу же пошел в «Грознефть», зная, что соглашусь на любую работу, а мне продемонстрировали мое давнишнее заявление – начальник УБР, а специалисты все также бегут, и задолженность по зарплате – более года. Но я иного не знаю, я нефтяник, и раз нефть добываем, машины на бензине ходят – то и деньги должны быть. С таким оптимизмом я вышел на работу. А там такое творится – почти анархия, все раскурочено, все разворовывается, все распродается, и это понятно: зарплаты нет – и труда нет, поэтому добыча нефти резко сократилась, а то сырье, что по трубе на завод поставляется, еле доходит. В первый же день я насчитал пятнадцать точек самодельных врезок в нефтепровод, откуда по ночам автоцистернами нефть воруют. А сколько при этом этой нефти проливается… Об экологии никто не думает: эту ворованную нефть на каких-то самодельных примитивных установках варят – низкопробный бензин и дизельное топливо за копейки реализуют, а основную массу, мазут, просто сливают прочь… Уже ощущалось, что грядет не только экологическая катастрофа, но и портится экология душ. Как и все, кто вернулся в республику из других мест, я понимал, что выбранный новой властью путь ведет в пропасть. И моя жена потихоньку ныла. Но это моя родина, и куда я поеду, где и кому я нужен? И денег нет – живем, точнее существуем, за счет продажи купленных в Ашхабаде драгоценностей, но и их никто не берет, а если берет, то словно за туркменские манаты, так обесценивается российский рубль, инфляция бешеная, а мне семью кормить надо. И я ничего придумать не могу, как заработать, а работать я умел, потому что по жизни, с раннего детства, лишь от этого качества зависело мое существование.