Виктория Токарева - Инструктор по плаванию

Итак, я сижу на кровати в номере у мужчины. Это со мной впервые, но, видимо, все в жизни бывает первый раз. Если бы моя мама меня не била и не заставляла каждый день искать смысл жизни, я сейчас сидела бы дома, читала про катушку и кусок железа или вязала крючком. Значит, во всем виновата мама, из-за неё я дошла до жизни такой.

Когда находишь виноватого, становится легче. Мне тоже стало легче, зато Ив Монтан чувствовал себя затруднительно. Когда приходят гости, их надо развлекать беседой и поить кофе. Кофе у него не было, подходящей темы тоже не было. На улице ему было как-то освобождённое.

— Садитесь, — подсказала я.

Ив Монтан послушно сел возле меня на покрывало.

— Как вас зовут? — торопливо поинтересовалась я. Это было самое подходящее время для знакомства.

— Иван. — Он протянул руку ладонью вверх. Такой доверительный жест предлагают собаке — чтобы не укусила. Я недоверчиво, как незнакомая собака, заглянула в развёрнутую ладонь. Линия жизни была у него длинная — долго будет жить. А линия ума — короткая. Дурак. Возле большого пальца эти линии сходились в букву "М" — линия ума совпадала с линией жизни. Не такой уж, значит, дурак, кое-что понимает. Бугров под пальцами не было. Бугры — признак таланта. Иван Монтан имел ладонь плоскую, как пятка. От таланта был освобождён совершенно.

— Иван, — повторила я, — сокращённо Ив…

Мне следовало назвать своё имя и протянуть свою ладонь. На моей ладони читались признаки и ума и таланта, но линии ума и жизни не соединялись в букву "М", а шли каждая сама по себе. Это означало, что вообще-то я умная, но своим умом не пользуюсь, живу, как идиотка. Сегодня это особенно проявлялось.

— А почему блондинка не пошла с вами в театр? — спросила я. Меня мучила эта тайна.

Ив Монтан не ответил. Он убрал свою ладонь, сунул её в карман. Мы сидели на одной постели такие отчуждённые, будто были мужем и женой и прожили вместе двадцать лет.

Он встал, подошёл к письменному столу и, присев на корточки, выдвинул нижний ящик. Я ожидала, что Иван Монтан достанет шахматы или книгу с картинками, но он достал маленькую бутылку ликёра с изящной этикеткой. Когда он выдвигал, а потом задвигал ящик, там что-то тарахтело. От живого созерцания я перешла к абстрактному мышлению и догадалась, что тарахтят бутылки.

— Вы алкоголик? — поинтересовалась я.

— Нет. Пьяница.

— А какая разница?

Ив Монтан посмотрел на меня, и я поняла, что выступила как дилетант.

— Пьяница хочет — пьёт, а не хочет — не пьёт, — объяснил он. — А алкоголик хочет — пьёт и не хочет — тоже пьёт.

— Понятно. А зачем вы пьяница? Вам трезвому скучно?

— Просто я устаю к концу дня и снимаю напряжение. Черчилль, например, выпивал в день бутылку армянского коньяка.

Ив Монтан разлил ликёр — мне в стакан, а себе в крышку от графина. В номере запахло кофе, потому что ликёр был кофейный.

— А почему Черчилль пил коньяк, а не ликёр? — удивилась я.

— Ему было чем закусывать, — неопределённо объяснил Ив Монтан. Он сел возле меня и стал на меня смотреть.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

Он поднял свою бесталанную ладонь и погладил меня по волосам.

— Блестят, — проговорил он. — Почему они у тебя блестят?

— Чистые… — сказала я и замолчала.

Ив Монтан был не прав. Ликёр не снимал напряжения. Наоборот. У меня возникло такое ощущение, будто я несусь в скоростном лифте, когда в печёнках что-то обрывается и ухает вниз, а голова становится лёгкой и вотвот отлетит. Вот-вот я потеряю свою голову с чистыми волосами.

Есть такая болезнь — клаустрофобия. Это боязнь замкнутых пространств. Такие люди, например, не могут ездить в лифте. Я ничего не знаю больше об этой болезни, но вдруг остро почувствовала симптомы клаустрофобии.

Мне жутко стало от замкнутого пространства, в котором совершенно не оставалось больше воздуха — нечем было дышать до того, что даже говорить невозможно.

Я вскочила с постели, отбежала к окну. Ив Монтан смотрел на меня очень внимательно — может быть, решил, что я собралась выброситься с седьмого этажа.

— У тебя что-нибудь было? — спросил он.

— Было.

— Если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Мы вместе учились, — начала я. Мне лучше было рассказывать. Лучше произносить текст, чем молчать.

А потом мы вместе копали картошку в колхозе. Нас послали туда всем классом, но работать не хотелось. А он копал с утра до вечера. Он говорил, что это для него принципиально. Раз приехали работать — надо работать, а не прятаться по углам.